Отправлено: 06.03.10 23:44. Заголовок: Миграционные Процессы Среди Российских Немцев: исторический аспект

Материалы международной научной конференции.


СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Шульга И. И. Судьбы красноармейцев - немцев Поволжья
в германском плену в 1941-1945 гг.

Воронежцев А.В. Миграционные процессы в поволжских колониях в XIXв.

Плохотнюк Т.Н. Образование немецких колоний на Северном Кавказе

Решетов Д.Г. Немецкие колонисты западных губерний России, депортированные
в Поволжье в годы первой мировой войны

Ерина Е.М. Трудная дорога домой: возвращение эмигрантов в АССР немцев
Поволжья в 1920-е гг.

Герман А.А. Депортация немецкого населения из Саратова, Саратовской
и Сталинградской областей

Малова Н.А. Возвращение поволжских немцев на Волгу в конце 1950-х гт.
(по материалам историко-этнографических экспедиций в Поволжье 1995-1997 гг.)

В СЛУЧАЕ ОБНАРУЖЕНИЯ ОПЕЧАТОК В ТЕКСТЕ, ПИШИТЕ МНЕ В "ЛС".
ДОСТАТОЧНО УКАЗАТЬ СТАТЬЮ И СЛОВО С ОПЕЧАТКОЙ.

 Отправлено: 06.03.10 23:50. Заголовок: ВВЕДЕНИЕ Огромну..

ВВЕДЕНИЕ

Огромную роль в формировании, развитии и жизни немецкого этноса в России играли миграционные процессы.
Как известно, термин «миграция» происходит от латинского migratio — «переселение». Различают миграции внешние (из одной страны в другую) и внутренние (перемещение внутри страны). Употребляются также понятия «иммиграция» (от лат. immigrare — вселяться) — въезд иностранцев в какую-либо страну на постоянное жительство, и «эмиграция» (emigrare — переселяться, выселяться) — переселение из какой-либо страны в другую, вызываемое различными причинами (экономическими, политическими, религиозными и пр.). Часто термином «эмиграция» обозначают совокупность эмигрантов, проживающих в какой-либо стране.
В XX веке в истории ряда народов, в том числе и российских немцев, имели место насильственные переселения — депортации (от лат. deportatio — изгнание, ссылка).
Миграционные процессы — постоянное явление на всех этапах человеческой истории, присущее практически каждому народу. Однако для российских немцев оно носило особый характер. Российские немцы сами по себе — народ-иммигрант, переселявшийся в Россию в основном по приглашению царствовавших особ, народ, исторические корни которого находятся в Германии. Стремление к лучшей жизни, особенности национального менталитета, толкали немцев к странствиям, заставляли преодолевать огромные расстояния, проникать в самые глухие уголки России.
Вот почему проведенная в Анапе в сентябре 1997 г. 4-я международная конференция по теме «Миграционные процессы среди российских немцев: исторический аспект» представляется весьма актуальной в научно-историческом плане.
В настоящем сборнике публикуются материалы участников конференции. Конечно же, собравшиеся на свою очередную встречу ученые-историки Международной ассоциации исследователей истории и культуры российских немцев не могли осветить все много-образие проблем миграции российских немцев, однако даже то, что было исследовано и обнародовано, позволяет создать достаточно достоверную картину перемещений немцев через границу России и по ее обширной территории, существенно обогащает историю российских немцев.
Все выступления участников конференции сгруппированы по разделам, отражающим определенные этапы в истории миграционных процессов российских немцев, такие как переселение немцев в Россию, внутренние миграционные процессы в XIX - начале XX веков, перемещения немцев в годы первой мировой войны, проблемы их выезда за рубеж и возвращения в СССР в 1920-1939-е гг., перемещения немецкого населения страны накануне и во время второй мировой войны, в первые послевоенные годы, эмиграция в Германию в 1950-1980-х гг., а также современные миграционные процессы и их последствия для немецкого этноса.
Материалы конференции представляют несомненный интерес как для специалистов, так и для всех, интересующихся историей немецкого этноса в России.

Оргкомитет

 Отправлено: 06.03.10 23:51. Заголовок: СУДЬБЫ КРАСНОАРМЕЙЦЕ..

СУДЬБЫ КРАСНОАРМЕЙЦЕВ — HEMЦEB ПОВОЛЖЬЯ В ГЕРМАНСКОМ ПЛЕНУ В 1941-1945 ГГ.

И. И. Шульга

Хорошо известно, что первые месяцы Великой Отечественной войны с точки зрения хода военных действий оказались для нашей страны и руководства Красной Армии крайне неудачными. Противнику были сданы обширные территории, огромное количество наших солдат и офицеров оказалось в германском плену. Только с 22 июня (момента начала войны) и до середины октября 1941 г. в плен было взято около 2,4 млн. воинов Красной Армии [1], представителей самых различных национальностей, среди них имелись и немцы Поволжья.
К 1941 г. история появления немцев на Волге насчитывала 177 лет. Немцы Поволжья имели даже свою автономную советскую социалистическую республику. Тем не менее в XX веке немцы Поволжья, как и другие немцы России, а затем и СССР, все чаще ста-новились заложниками отношений между своей старой и новой родиной со всеми вытекавшими отсюда для них негативными последствиями. Наиболее ярко это проявилось в годы второй мировой войны.
С началом войны «советских» немцев, за очень редким исключением, в Красную Армию не брали. И все же, по данным профессора Н.Ф. Бугая, к началу 1941 г. в строю Красной Армии находилось 33,5 тыс. военнослужащих немецкой национальности, в том числе и офицеры [2]. В первые же месяцы войны на всю страну прославились немцы-волжане: полковник Н. Гаген, ст. лейтенант А Шварц, красноармейцы Г. Нейман, Г. Гофман и др. [3].
С сентября 1941 г. военнослужащих немецкой национальности, находившихся как на фронте, так и в резерве, начали забирать из воинских частей и направлять в строительные батальоны с последующим переводом в рабочие отряды и колонны, то есть в так на-зываемую трудовую армию [4].
Еще раньше, 28 августа 1941 г., появился печально знаменитый Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором немцев Поволжья официально обвинили в пособничестве агрессору. С 3 по 20 сентября 1941 г. все поволжские немцы были депортированы в Сибирь и Казахстан, а их автономная республика ликвидирована [5].
Таким образом, в германский плен военнослужащие - немцы Поволжья попали в основном в июне — августе 1941 г. (это были призванные на военную службу до начала войны, по Закону о всеобщей воинской обязанности 1939 г.) [6].
При разработке плана «Барбаросса» предусматривалась определенная дифференциация военнопленных по национальному признаку. Советские военнослужащие-немцы могли рассчитывать на более мягкое к себе отношение. В то же время германские власти считали, что чрезмерное доверие к поволжским немцам нежелательно, так как они поражены «коммунистической заразой». Должно было пройти какое-то время для того, чтобы немцы Поволжья смогли получить «правильное представление» о положении дел в рейхе и его лидерах, после чего их можно было использовать в своих целях.
Немецкое командование не рассчитывало, что уже с первых дней войны пойдет такой большой поток военнопленных, и потому возникли большие непредвиденные трудности с размещением, обеспечением, распределением и использованием советских воен-нопленных. Первая волна военнопленных строила для себя лагеря, как правило, в неподготовленных местах. Условия пребывания в лагерях были ужасны: плохое питание, массовые эпидемии тифа, дизентерии, других опасных болезней. В отдельных лагерях (Вязьма, Смоленск, Гомель и др.) ежедневно умирало до 350 военнопленных [7]. Ужасы этих лагерей наряду со всеми военнопленными прошли и солдаты-волжане немецкой национальности: стрелок 240-го стрелкового полка Г.Г Пистер, рядовой 615-го стрелкового полка Г.Ф. Финк, рядовой 449-го стрелкового полка И.Э. Дерр, рядовой А.Я. Вагнер и многие другие [8].
По прибытии в лагерь военнопленным устраивался допрос. Как правило, этим занимались офицеры абвера и лагерное руководство.
Вначале задавался стандартный перечень вопросов о воинском звании и части, в которой проходил службу, о происхождении и национальности, о языках, какими владеет пленный. Для немцев Поволжья, сообщавших свою национальность, с целью проверки задавались дополнительно вопросы: из истории поволжских немцев, как русские относятся к немцам, нет ли родственников еврейской национальности. После допроса врачи проводили осмотр на причастность к еврейской национальности. Этому фашистское руководство уделяло серьезное внимание, так как считало, что половина военнопленных, заявивших, что они являются немцами, на самом деле были евреями [9].
Многие немцы Поволжья скрывали свою национальность и выдавали себя за русских. Они не решались говорить на родном языке, поскольку боялись расправы. Убежавший из немецкого плена бывший младший сержант 9674-го стрелкового полка 71-й стрелковой дивизии П.П. Герлиц на допросе давал офицерам СМЕРШа следующие показания: «Я боялся с ними разговаривать на немецком языке... потому что боялся себя выдать, если бы они узнали, что я немец, они бы стали меня пытать как немца, воюющего против немцев. Воюющих против них они казнили» [10].
До конца осени 1941 г. советские военнопленные почти не использовались для нужд вермахта и экономики Германии. Но такая ситуация не могла продолжаться долго. Еще с появлением первых военнопленных командиры немецких фронтовых частей рассмат-ривали их как ценную рабочую силу, но, поскольку приказа на ее применение не было, командиры войсковых частей воздерживались от использования военнопленных для нужд армии. С начала ноября 1941 г. планы по использованию советских военнопленных стали постепенно меняться. В прифронтовой полосе начинают создаваться строительные и рабочие батальоны из числа советских военнопленных. В связи с тем, что механизм разделения военнопленных по национальной принадлежности был еще отработан слабо, немцы Поволжья попадали в такие батальоны на общих основаниях. Пленные этих батальонов привлекались на работы исключительно для непосредственных нужд войск. Рядовой 515-го стрелкового полка Г.С. Вагнер сообщал следующее: «Добровольно в немецкую армию я служить не пошел. В лагерь пришли немцы, отсчитали нас 25 человек и направили служить в немецкий 548-й рабочий батальон, где я и служил в качестве рядового рабочего, так как солдатами нас не считали. Мы копали окопы, строили мосты, чинили шоссейные дороги» [11]. Все работы проводились под охраной немецких конвоиров. Во время службы в таких батальонах рабочим-военнопленным выдавалось поношенное немецкое обмундирование, хотя и не всегда.
Использование военнопленных непосредственно для нужд армии не ограничивалось только службой в строительных и рабочих батальонах. При частях немецкой армии по необходимости также создавались специальные рабочие команды. Такие команды выпол-няли подсобную черновую работу. Отношение к рабочим этих команд было практически такое же, как и к военнопленным в строительных и рабочих батальонах. Бывший рядовой 29-го стрелкового полка А.С. Рель о своем нахождении в команде 746-го саперного батальона немецкой армии сообщал следующее: «...В этом батальоне я содержался на положении рабочего, а не солдата... нас было военнопленных 50 человек: 48 русских и два по национальности из немцев Поволжья. Питание для нас готовили отдельно, хуже, чем для немецких солдат, обмундирование получали бывшее в употреблении... оружия не имели» [12].
Военнопленные, находившиеся в строительных и рабочих батальонах и командах, выполняли тяжелую работу, в связи с этим их питание было лучше, чем у военнопленных, находившихся в лагерях. Бывший рядовой, водитель 25-го мотопехотного полка А.Ф. Кроневальд рассказывал, что при почти двенадцатичасовом рабочем дне им на сутки «выдавали: одну булку хлеба на трех человек, один раз в обед суп, вечером давали кашу, а утром кофе, к которому давали масло или сыр с медом» [13].
Часто немцам Поволжья из-за их национальности и знания языка удавалось войти в доверие к командирам, в подразделениях которых использовались военнопленные. В таких случаях командование направляло немцев Поволжья на работы, где нужны были навыки и опыт работы по определенным специальностям. Рядовой Э.Г. Неб сообщал следующее: «В лагерь военнопленных пришли немцы, которые отобрали по специальностям несколько человек» [14]. Как правило, эти работы были связаны с ремонтом техники, а некоторым военнопленным, не вызывавшим подозрений, даже до-верялось управление транспортными средствами. Такая работа существенно облегчала пребывание в плену. Немцы Поволжья в основной массе добросовестно выполняли возложенные на них обязанности, дорожили своей работой. Кроме того, исполняя такую работу, поволжские немцы не считали себя предателями, поскольку не выступали против Красной Армии с оружием в руках. Один из бывших военнопленных по возвращении в Советский Союз на допросе заявил: «Свой поступок я не считал изменой Родине, я стал работать в немецкой армии ради куска хлеба» [15].
После провала плана «молниеносной войны» немецкое командование изменило свой подход к использованию военнопленных. В связи с большими потерями на фронте и частыми мобилизациями мужского населения фашистское руководство вынуждено было прибегнуть к восполнению рабочих ресурсов за счет военнопленных. Задачи по применению труда пленных Гитлер определил министру боеприпасов и вооружения Тодту и министру труда Зельдту. Военнопленных предполагалось использовать для постройки дорог, на заводах и фабриках военной промышленности, в горнодобывающей отрасли, а также в сельском и лесном хозяйстве. С этой целью немецким командованием создавались рабочие команды. Как правило, они были специализированными и сформированы по национальному признаку. С появлением первых военнопленных в ла-герях, находившихся в компетенции Главного штаба вермахта, было приказано производить «отбор по их принадлежности к нациям», причем прежде всего надо иметь в виду немцев-фольксдейч, украинцев, белорусов, поляков, литовцев, латышей, эстонцев, румын и финнов [16]. Цель отбора была проста: ставя некоторых военнопленных в привилегированное положение по национальному признаку, немецкое командование таким образом разжигало национальную рознь. Одним из таких крупных формирований, разделенных по национальному признаку, была организация Тодта, состоявшая из множества подразделений-команд.
Для немцев Поволжья германским руководством также была создана рабочая команда Тодта — лагерь военнопленных № 303-9, находившийся в лесах Финляндии в 9 км от 303-й отметки дороги Ро-ваниеми-Петсамо. О своем появлении в лагере № 303-9 один из военнопленных рассказывал так: «После допроса меня и других военнопленных из числа немцев Поволжья отправили в лагерь для военнопленных... в 150 км от станции Кестеньга... Далее меня отправили для работы на финна-земледельца, у которого нас работало 30 человек. Через 3 недели меня снова возвратили в лагерь, а взамен меня прислали другого военнопленного. Возвратив вечером в лагерь, наутро отправили в лагерь [города] Оулло. В этот лагерь стали съезжаться немцы Поволжья. Их собралось до сорока человек... Немного пробыв в этом лагере, нас всех немцев... направили в лагерь военнопленных в город Рованиеми (стиль документа. — И.Ш.) [Здесь] немцев собралось до 80-ти человек. В лагере города Рованиеми я пробыл в числе других 6 дней (не работал). После этого меня отправили в лагерь [который находился] в 70-ти километрах... в этом лагере я работал три с лишним месяца на заготовке леса под конвоем. Оттуда собрали всех немцев до 70-ти человек и отправили в лагерь № 303-917» [17].
Из приведенного примера становится ясно: прежде чем попасть в национальную рабочую команду, военнопленные проходили ряд промежуточных лагерей, где, вероятнее всего, проводилась проверка на лояльность и определялась возможность дальнейшего использования поволжских немцев. С целью отбора лиц немецкой национальности создавались пересыльные лагеря. К примеру, такой лагерь существовал в г. Лодзь (Польша). Пройдя ряд пересыльных лагерей, поволжские немцы сосредоточивались в лагерях, подобных лагерю № 303-9. О своем пребывании в одном из таких лагерей во-еннопленный В.П. Шеерман сообщал: «В этом лагере были одни немцы, работали на разных работах... жили без охраны. Питание выдавалось соответственно норме немецкого солдата. Издевательств над нами не испытывалось. По вечерам после работы начальник лагеря немецкий фельдфебель обучал нас фашистской теории, восхваляя перед нами фашистский строй Гитлера и всех других его единомышленников» [18].
Использование военнопленных немцев Поволжья не ограничивалось лагерями Тодта. Большое количество военнопленных работало на заводах и фабриках военной промышленности. При заводах и фабриках создавались рабочие команды. Членом одной такой команды — № 3872 завода «Фрицригель» — был чернорабочий А.Я. Вагнер. Военнопленный Э.Т. Маус, имея среднее техническое образование и специальность механика, работал в Германии па мостостроительной фабрике слесарем в городе Дюссельдорфе. На заводе в городе Дингель работал слесарем военнопленный А.А. Пинь-тес [19].
Германские власти установили для военнопленных немцев Поволжья некоторые послабления в условиях труда и быта. Их выделили из общего числа советских военнопленных и отнесли к группе привилегированных военнопленных, в которую входили военнопленные Англии, Америки, Франции, Бельгии и др. Немцы Поволжья хотя и жили в общем бараке для рабочих-военнопленных, но все же имели отдельную комнату. Питались они отдельно от остальных, их пища готовилась «гораздо лучше, чем русским», кроме того они «получали дополнительный паек за плату при заводском магазине, как то: 4 кг хлеба ржаного высшего качества, а иногда и белый, 250 г колбасы, 75-80 г мармелада, 125 г сахара, 125 г масла сливочного или маргарина. Все это получалось на одну неделю, причем за дешевую плату. Русские военнопленные такого пайка не получали» [20]. Военнопленный К.К. Штер, работавший слесарем на одной из фабрик Берлина, сообщал, что за работу на фабрике он получал триста марок (достаточно высокая по тем временам заработная плата. — И.Ш.), а проживал в общежитии вместе с военнопленными французами, бельгийцами, голландцами и др. [21].
Большая часть поволжских немцев-военнопленных была задействована на сельскохозяйственных работах в хозяйствах немецких бауэров. Работа в хозяйствах не требовала такого физического напряжения, как работа в рабочих командах и батальонах. Здесь был теплый кров, сносная одежда и еда. Очень часто военнопленные немцы жили вместе с восточными репатриантами. Один из таких военнопленных, А.И. Юстус, вспоминал, что он работал в хозяйстве, где наряду с ним трудились еще два украинца и один поляк [22]. Быт и условия труда поволжских немцев ничем не отличались от быта и условий труда репатриантов. Немцы Поволжья, работавшие на сельскохозяйственных работах, как правило, проживали у своих хозяев или в так называемых «свободных лагерях» для фольскдойч.
Предположительно с конца 1942 г. все пленные «советские» немцы получили разрешение свободно проживать на территории рейха [23]. В связи с этим часть советских военнопленных немцев, находившихся на территории Германии, фактически стала ее гражданами. Они на общих правах работали на заводах и фабриках, а также нанимались на другие работы, но все же большинство их считало своей родиной СССР. Подтверждением этих слов служит тот факт, что после окончания войны большинство советских военнопленных немцев Поволжья пожелало вернуться на свою Родину [24].
Немаловажной стороной в освещении пребывания немцев Поволжья в германском плену является изучение их непосредственного использования против Красной Армии и Советского Союза. Как известно, с первых дней войны немецкое командование создавало национальные формирования из военнопленных СССР разных национальностей. Такой ход немецкого командования преследовал цель внести раскол в многонациональные Вооруженные Силы Советского Союза. По ряду причин немецкое руководство не стало создавать национальные подразделения из числа военнопленных «советских» немцев. Во-первых, количество таких военнопленных было невелико. К тому же их поток очень быстро иссяк. Во-вторых, как уже отмечалось, немецкое командование не очень-то доверяло советским немцам, так как считало, что они «заражены» коммунизмом. В-третьих, создание отдельного подразделения из числа «советских» немцев не имело смысла с пропагандистской точки зрения, так как с сентября 1941 г. их в Красной Армии уже не было. В-четвертых, для создания национальных воинских формирований из числа военнопленных русских, украинцев, белорусов и мусульманских народов СССР требовалось большое количество переводчиков со знание русского языка, обстановки и ситуации, которая сложилась в Советском Союзе. Также большое количество перевод-чиков требовалось для лагерей военнопленных, бирж труда, комендатур оккупированных территорий, отделов разведки воинских частей. Для этой цели «советские» немцы подходили почти идеально. К примеру, в составе 23-го украинского полицейского батальона в качестве переводчика использовался бывший рядовой РККА Гресман. Из показаний бывших военнослужащих 452-го (2) батальона «Туркестанского легиона» следует, что при командире легиона был переводчик из числа немцев Поволжья в звании лейтенанта. В качестве переводчиков также использовались И.К. Гольцер — при лагере военнопленных, Э.О. Шполер - при бирже труда г. Идрица, Г. Грюн - при зондеркоманде СС, И.A. Poop - в отделе разведки «Falke» 29-й танковой дивизии и др. [25].
В начале войны были случаи, когда попавшие в плен немцы Поволжья из-за своей национальности освобождались из плена и зачислялись в штат немецких частей. Как правило, таким военнослужащим оружие не выдавалось и использовались они для работ по материальному обеспечению немецких частей. Такая судьба постигла, в частности, рядового 307-го стрелкового полка Красной Армии А.А. Югмана. Он был зачислен в 100-й пехотный полк на должность солдата-повозчика [26].
Непосредственно в лагерях для военнопленных сотрудники абвера, гестапо и командование лагерей проводили вербовочную работу среди военнопленных, в том числе и среди немцев Поволжья. Цель была проста - склонить их к сотрудничеству. В первую очередь отбирались лояльно настроенные к нацистскому режиму, а также добровольно изъявившие желание сотрудничать с германским командованием. Все лица, отказавшиеся сотрудничать, наряду с остальными военнопленными продолжали переносить все тяготы и лишения плена.
Фактический материал свидетельствует о том, что большое количество немцев Поволжья отказывалось сотрудничать с гитлеровцами, а некоторые из них становились инициаторами сопротивления. Одним из таких был рядовой 319-го стрелкового полка И.И. Шмер. Во время допроса на вопрос, почему он, немец, воюет против немцев, И.И. Шмер ответил, что он гражданин Советского Союза и как воин Красной Армии воюет за Советский Союз [27]. За повторный отказ идти добровольно в немецкую армию его поса-дили в одиночную камеру на пять суток. Военнопленный Котов на допросе органами СМЕРШа свидетельствовал, что И.И. Шмер стремился вернуться на Родину и всегда вел «положительные разговоры по отношению к Советскому Союзу». Работая на погрузке камня, Шмер и еще 8 человек по предварительному сговору бежали из лагеря [28]. Другой военнопленный, Г.Г Брумм, за отказ работать переводчиком также был посажен в карцер на две недели [29].
В 1943 году советским военнопленным-немцам разрешили поступать на службу в немецкую армию. Военнопленный Э.О. Шпоклер сообщал следственным органам, что, когда он был в лагере для военнопленных, «адъютант этого лагеря зачитал военнопленным немцам Поволжья приказ немецкого командования о том, что все немцы, проживающие в России, могут вступать на службу в немецкую армию. Вступившие в армию будут пользоваться всеми правами, которыми пользуются коренные немцы Германии» [30].
Гитлеровцы пытались склонить к сотрудничеству немцев Поволжья разными способами. Военнопленному К.А. Кинелю «за сотрудничество с гестапо по выявлению из числа военнопленных коммунистов, командиров, политруков... обещали дополнительное пита-ние, разную одежду, отобранную у военнопленных, не работать на физических работах. Кроме этого ему обещали после войны наделить участком земли и всем необходимым для хорошей жизни» [31].
Всякое сотрудничество с германскими властями сопровождалось оформлением соответствующих обязательств. Военнопленные немцы Поволжья давали подписку следующего содержания:
«Я (Ф.И.О.) являясь немцем, обязываюсь выявлять среди русских военнопленных коммунистов, командиров и комиссаров Красной Армии, а также лиц, занимающихся антифашистской агитацией и имеющих намерение бежать» [32].
После пленения часть поволжских немцев осталась в лагерях военнопленных в качестве переводчиков при командовании, в лазаретах, а некоторые становились охранниками этих лагерей. Зачастую такая служба самими поволжскими немцами не расценивалась как измена Родине, так как согласия военнопленных на выполнение такого рода обязанностей немецкое командование не требовало. Вот как описывает свой переход на службу в немецкую армию бывший рядовой 574-го строительного батальона В.П. Шеерман: «После полугодового пребывания в лагере военнопленных для немцев Поволжья № 303-9 я был вызван в числе двенадцати человек к командованию лагеря. Нас переодели в форму немецких солдат и отправили в лагерь № 204. В этом лагере нас поместили в комнату, расположенную позади комнаты, где жили немцы (германские во-еннослужащие. — И.Ш.). Жили мы отдельно, питались наравне с немецкими солдатами. В наши обязанности входило конвоировать военнопленных на работы в лес, дорогу и фабрику. Оружие выдавалось только на день, а вечером это оружие отбиралось. Но спустя два месяца оружие было выдано в постоянное пользование. Хотя до полного доверия было далеко. Лишь с конца 1944-го года немецкое командование стало оказывать больше доверия к охранникам из числа поволжских немцев и стало посылать на конвоирование без сопровождения немецких солдат». Столь долго сохранявшееся недоверие немецкого командования, кроме всего прочего, вызывалось мягкостью отношения к военнопленным со стороны немцев Поволжья. В.П. Шеерман сообщал, «что он и большинство его сослуживцев из числа поволжских немцев старались не допускать случаев грубого обращения с военнопленными». Данный факт подтверждается показаниями многих узников лагеря №204 [33].
К сожалению, были и другого рода охранники, которые ради собственной выгоды и желания выслужиться перед оккупантами становились их пособниками, совершали воинские преступления. К числу таких прислужников относился конвоир Трайд. Он очень грубо обращался с военнопленными, нередко избивал их [34]. Дела, хранящиеся в Центре документации новейшей истории Саратовской области (ЦДНИСО), содержат сведения о некоторых наших соотечественниках, которые запятнали свою честь и руки в крови ни в чем не повинных людей. В частности, рядовые зондеркоман-ды СД по охране разведшколы в местечке Яблонь Хайд и Шенфельд лично участвовали в расстреле шести евреев [35].
Особое внимание следует уделить военнопленным поволжским немцам, которые напрямую использовались немецким командованием в борьбе с Советским Союзом и Красной Армией. Их набирали из тех, кто сознательно, добровольно изменил Родине и стал служить в немецкой армии и подразделениях РОА. Одним из таких перебежчиков был бывший военнослужащий 395-го стрелкового полка рядовой Я.Г. Коль, который 9 августа 1942 г. добровольно принял присягу в немецкой армии, а уже 1 октября 1942 г. был награжден «Восточной медалью» [36].
Как известно, германское командование большое внимание уделяло подрывной деятельности и агитации в советском тылу. Абвер создал широкую сеть диверсионно-разведывательных школ как на территории Германии, так и в прифронтовой полосе. Отбор в такие школы происходил из числа военнопленных, которые добровольно шли на сотрудничество с германскими властями. Значительную часть переводчиков, слушателей этих школ составляли «советские» немцы, имевшие положительные рекомендации немецких командиров. Об одной из таких школ после окончания войны рассказал бывший военнослужащий 126-го стрелкового полка А.А. Руп-пель. Во время боев на Вяземском направлении он добровольно перешел на сторону немецкой армии. На допросе Руппель сообщил, что знает немецкий язык, после чего был принят на службу в качестве переводчика. Через некоторое время он был переведен для переподготовки в школу «Шталлаг III-D». В числе пятнадцати поволжских немцев и шести немцев из других мест Советского Союза в сентябре 1942 г. А.А. Руппель был направлен в свободный лагерь для фольксдойч «Шварцзее-2», находившийся недалеко от Берлина. В действительности «Шварцзее-2» был школой пропагандистов для РОА. Эта школа имела не очень строгий режим, ее распорядок был следующим: с 6.00 до 8.00 — подъем, туалет и завтрак; с 8.00 до 12.00 — учебные занятия, после занятий свободное время.
Во время занятий изучались немецкий язык, топография и строевая подготовка [37]. «Шварцзее-2» прошел еще один земляк Руп-пеля — А.П. Кирхнер. До поступления в школу Кирхнер служил переводчиком в школе пропагандистов Восточного министерства Германии. Он также добровольно перешел на сторону немецкой армии в первые дни войны [38].
Немецкое командование не ограничилось только подготовкой пропагандистов. Большая группа немцев Поволжья использовалась в качестве разведчиков. Имеются непосредственные сведения о службе поволжских немцев в рядах разведывательных органов «Цеппелин», «Вандерциркус», «Абвергрупп 307» [39].
В то же время нельзя не сказать и о другого рода «поволжских диверсантах». Попавший в советский плен зондерфюрер отдела «1-Ц» 4-го пехотного корпуса германской армии Шустер Франц Пауль на допросе сообщал: «В июле месяце 1942 года незадолго до ухода 4-го пехотного корпуса из города Артемовск группой "ГПФ" был разоблачен советский агент, некий Бек, тридцати пяти лет, немец по национальности, уроженец Республики Немцев Поволжья и находившийся на службе в германской армии в качестве переводчи-ка с конца декабря 1941 года. Бек примкнул к группе фон Шфедле-ра (затем это 4-й пехотный корпус). С приходом группы в город Артемовск был назначен переводчиком в спецгруппу украинского стройбатальона в количестве 50 человек, руководимую капитаном Ханеман. Когда Бек был арестован и не давал показаний, а изобличался показаниями других арестованных, Ханеман пришел к начальнику отдела "1-Ц" ходатайствовать об освобождении Бека. Ханеман говорил, что Бек большой специалист, плохо жил в Советском Союзе, что он честный и преданный немецкой армии, возмущался, почему его "ГПФ" арестовало. Но были довольно веские сведения, по которым Бек все же был изобличен и сознался в принадлежности к советской разведке» [40]. Далее Ф.П. Шустер сообщал, что он слышал из разговора начальника отдела «1-Ц» и начальника группы «ГПФ»: «Советская разведка сбрасывает парашютистов под видом военнопленных, добровольно сдающихся в плен и предлагающих затем свои услуги в качестве специалистов или желающих вступить в украинский батальон, а также предлагающих свои услуги в качестве переводчиков. Это лица, владеющие немецким языком, особенно из немцев колонистов. Последней категории удавалось внедриться в штабы и разведорганы германской армии, так как недостаток переводчиков и хорошее отношение со стороны офицеров к лицам, владеющим немецким языком, отводило какие-либо подозрения. Они входили в доверие и, работая переводчиками, иногда имели доступ к секретным документам» [41].
К концу войны германское командование, исчерпав свои мобилизационные ресурсы, стало призывать на фронт всех оставшихся в тылу мужчин. В результате бывшие военнопленные — немцы Поволжья, ставшие гражданами Германии, были вторично призваны на войну. Но теперь им пришлось воевать против своей прежней Родины. Приведем несколько примеров. Г.Д. Гидерман 16 января 1945 г. был мобилизован в «Фольксштурм». Он рассказывал: «Находясь в "Фольксштурме", первое время я копал окопы, а 14-го февраля [нам] выдали оружие, но не переодели в немецкую форму, 16-го февраля [я] был отправлен на фронт во вторую линию обороны города Легниц... когда немецкие войска отступили, а наши (выделено нами. — И.Ш.) русские вступили, я перешел на сторону русских войск» [42]. Бывший военнопленный В.В. Миллер в январе 1945 г. был отмобилизован на отрывку окопов у города Мюпстер [43]. ГГ. Гензе 4 мая 1945 г., так же, как и В.В. Миллер, был призван в немецкий рабочий батальон [44].
Документы архива позволяют явно ощутить тот страх перед возмездием за измену Родине, который испытывали в последние недели немцы-волжане, служившие в немецкой армии и просто работавшие на различных объектах тыла. В частности, военнопленный К.И. Боннегард о своих последних днях на фронте давал советским органам следующие показания: «За последнее время я имел возможность совершить побег от немцев, но я знал и думал, что войска Красной Армии меня расстреляют за мою работу у немцев, поэтому боялся этого, кроме того, я знал, что родителей моих и всех немцев Поволжья выселили куда-то в Сибирь. Это я узнал от русских военнопленных, поэтому решил работать у немцев и с ними шел в отступление в тыл Германии» [45].
И все же, несмотря на свой страх, основная часть поволжских немцев - бывших военнопленных, как в последние дни войны, так и в послевоенное время, стремилась вернуться в СССР к своим семьям. Это стремление ярко характеризуют сохранившиеся опросные листы, заполнявшиеся офицерами СМЕРШа не только в советской зоне, но и в зонах оккупации союзников.
Проведенный нами анализ более чем 360 личных дел советских военнопленных — немцев Поволжья позволяет сделать некоторые выводы. Основная часть этих людей оказалась в плену не по собственной воле, хотя случаи добровольного перехода на сторону нацистов и ревностного им служения имели место. Несмотря на то, что советским военнопленным-немцам в Германии был предоставлен ряд льгот, их активно соблазняли прелестями жизни в нацистском государстве, все же значительная часть нем-цев-волжан отказалась от сотрудничества с германским режимом и предпочла оставаться в лагерях военнопленных. Некоторые из них в принудительном порядке трудились в рабочих командах и батальонах на объектах промышленности и сельского хозяйства, как, впрочем, и советские военнопленные других национальностей.
К сожалению, по возвращении в СССР этих людей приравняли к подлинным изменникам Родины, тем, кто с оружием в руках воевал против СССР, кто творил злодеяния на оккупированных территориях. Приведем характерный пример. Бывший военнопленный Г.С. Вагнер за нахождение в 548-м рабочем батальоне был обвинен в добровольной службе нацистскому режиму. На первом допросе он это категорически отвергал, но уже на втором допросе после «убедительных доводов» сотрудников СМЕРШа дал следующие показания: «Раньше я недопонимал (выделено нами. — И.Ш.), что служил в 548-м рабочем немецком батальоне добровольно, а в данное время я это осознал» [46].
Г.С. Вагнеру и многим его землякам, совершившим однотипные «преступления», пришлось отбыть различные сроки заключения в советских исправительно-трудовых лагерях. Эти люди не получили реабилитацию. Многие из них так и умерли, оставаясь предателями в глазах своих соотечественников.
В целом же, за некоторыми отмеченными нами исключениями, судьбы попавших в плен поволжских немцев мало чем отличались от судеб всех советских солдат Великой Отечественной войны, побывавших во вражеском плену.

Примечания
1. Штрайт К. «Они нам не товарищи» // Военно-исторический журнал. 1992. № 3. С. 33.
2. Курочкин А.Н. Создание военизированных формирований из граждан СССР немецкой национальности в годы Великой Отечественной войны // Военно-исторические исследования в Поволжье. Саратов: изд-во Сарат. ун-та, 1997. Вып. 1.С. 91.
3. Герман А.А. Немецкая автономия на Волге. 1918-1941. Часть II: Автономная республика. 1924-1941. Саратов: изд-во Сарат. ун-та, 1994. С. 279, 280.
4. Курочкин А.Н. Указ. соч. С. 91. Практика изъятия из Вооруженных Сил во-еннослужащих — представителей «вражеских народов» в России имела давние традиции. Еще при Петре I во время Северной войны из Русской армии были изгнаны все шведы. В годы первой мировой войны все нижние чины немецкой национальности, в том числе и немцы Поволжья, направлялись на Кавказский фронт.
5. Герман А.А. Указ. соч. С. 300.
6. 50 лет Вооруженных Сил СССР. М.: Воениздат, 1968. С. 233.
7. Штрайт К. Указ. соч. С. 41.
8. Центр документации новейшей истории Саратовской области (далее — ЦДНИСО). Ф. 6210 (Фильтрационный фонд). Он. 1. Д. оф5348. Л. 1; Д. оф6450. Л. 1; Д. оф8877. Л. 2; Д. оф10309. Л. 2.
9. Там же. Д. оф18167. Л. 4-5.
10. Там же. Д. оф6798. Л. 6.
11. Там же. Д. оф736б. Л. 2, 3.
12. Там же. Д. оф8059. Л. 5.
13. Там же. Д. оф12196. Л. 2. 1 1. Там же. Д. оф18190. Л. 5.
15. Там же. Д. оф18167. Л. 4.
16. Штрайт К. Указ. соч. С. 46.
17. ЦДНИСО. Ф. 6210. Оп. 1. Д. оф10242. Л. 4-7.
18. Там же. Л. 5.
19. Там же. Д. оф10309.Л. 2: Д. оф18698.Л. 1;Д. оф18701.Л. 1.
20. Там же. Д. оф 17830. Л. 6.
21. Там же. Д. оф16157.Л. 5.
22. Из беседы с Юпусом A.M.
23. ЦДНИСО. Ф. 6210. Он. 1. Д. оф17603. Л. 5.
24. Там же. Д. оф9582. Л. 6: Д. оф10246. Л. 5; Д. оф12745. Л. 2; Д. оф12786. Л 4-Д. оф18172.Л. 2.
25. Там же. Д. оф5956. Л. 3.
26. Там же. Д. оф23291. Л. 1-7; «Туркестанский легион» // Военно-исторический журнал. 1995. № 2. С. 41; ЦДНИСО. Ф. 6210. Он. 1. Д. оф10605. Л. 1-12; Д. оф6098. Л. 1-34; Д. оф21305. Л. 1-14; Д. оф17887. Л. 1-4.
27. ЦДНИСО. Ф. 6210. Оп. 1. Д. оф9582. Л. 4.
28. Там же.
29. Там же. Д. оф18212. Л. 3.
30. Там же. Д. оф6098. Л. 26.
31. Там же. Д. оф10302. Л. 6.
32. Там же. Л. 4, 9.
33. Там же. Д. оф10242. Л. 4, 5.
34. Там же. Л. 7.
35. Там же. Д. оф21306. Л. 4.
36. Там же. Д. оф18715. Л. 10.
37. Там же. Д. оф23293. Л. 1-10.
38. Там же. Л. 12.
39. Там же. Д. оф21302. Л. 1-3; Д. оф21303. Л. 1-10; Д. оф21306. Л. 4; Д. оф21309.
40. Там же. Д. оф23284.Л. 1.
41. Там же. Л. 2.
42. Там же. Д. оф18712. Л. 2. 45. Там же. Д. оф10296. Л. 4.
44. Там же. Д. оф16756. Л. 1-11.
45. Там же. Д. оф5274. Л. 6-8.
46. Там же. Д. оф7366. Л. 4.

 Отправлено: 11.03.10 18:30. Заголовок: МИГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕСС..

МИГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ
В ПОВОЛЖСКИХ КОЛОНИЯХ В XIX В.

А. В. Воронежцев

В основе миграционных процессов в немецких колониях Поволжья лежало несколько причин: изначально недостаточное обеспечение землей жителей ряда колоний; дальнейший рост населения колоний, приведший к его избытку (аграрное перенаселение); экстенсивный характер земледелия; тормозящее влияние на сходничество недостаточно знакомой колонистам русской языковой среды.
Миграционные процессы следует разделить на несколько направлений: отселение колонистов коренных колоний в дочерние в пределах Саратовской и Самарской губерний, переселение в другие регионы (Кавказ, Сибирь) и отходничество. Кроме того, получившие разрешение российского правительства на переселение прусские меннониты создали свои колонии в Самарской губернии.
Правовая основа для переселения была отчасти заложена рядом законодательных актов: указами 4 декабря 1797 г., 4 сентября и 12 декабря 1802 г. В них говорилось о необходимости наделения колонистов недостающей землей, однако реализация указов была затянута. К 1807 г. колонисты получили межевые планы на 200 тысяч десятин земли. В 1816 г. им были отведены земли из Камышинской городской округи в размере 56 545 дес. [1] (по другим данным -58 479 дес. [2]) без утверждения меж. В 1826 г. эти земли были отмежеваны 39 колониям нагорной стороны [3]. Вопрос о выделении еще 20 433 дес. из Камышинской городской земли оказался спорным, и его решение затянулось до 1870-х гг. и окончилось для колонистов неудачей [4]. В 1837 г. было принято решение о дополнительном выделении 39 нагорным колониям земли Камышинского уезда в размере 2276 дес, выдел которых состоялся в 1842 г. [5].
Наконец, 12 марта 1840 г. комитет министров распорядился наделить колонистов 15-десятинным наделом на душу 8-й ревизии. К тому времени в колониях проживало 55 552 души мужского пола (по итогам 8-ой ревизии), а земельный фонд колонии составлял 461 671 дес. удобной земли. Колонистам левобережной (луговой) стороны Волги надлежало отвести 118 769 дес, а правобережной (нагорной) стороны — 252 840 дес. Землю предполагалось отвести из свободных казенных участков в Новоузенском уезде и из земель Эльтонского солевозного тракта. Луговые колонии получили дополнительные земли в 1841 г., а нагорные, по одним данным — в 1849 г. [6], а по другим — в 1854 г. [7]. По различным источникам, в Заволжье колонистам нагорной стороны было отведено от 252 792 дес. до 255 437 дес. [8]. Земли давались в общее пользование округам, при этом предусматривалось создание на них новых колоний, что диктовалось экономической целесообразностью.
17 октября 1849 г. Саратовская контора иностранных поселенцев (СКИП) предложила передать под заселение бывшие в пользовании обществ Усть-Кулалинского и Каменского округов камышинские земли, разбив их на 14 участков под новые колонии для 2732 душ 8-й ревизии, или 683 семейств. К августу 1852 г. на этих землях уже насчитывалось 6 хуторов, а в сентябре 1852 г. были подготовлены еще 2 участка. Тогда же по просьбе колонистов населенные пункты получили официальные наименования: Розенберг (Умет), Ней Норка (Шутка), Мариенфельд (Новый), Иозефсталь (Швабе, Швааб), Эриенбах (Ременный), Обердорф (Бехарт). Однако темпы заселения оставляли желать лучшего. Новые колонии приняли лишь 52% от необходимого количества переселенцев, при этом два участка были совершенно не заселены. Обердорф был пуст более чем наполовину, Иозефсталь заполнен лишь на 60% [9]. Их заселение продолжалось и позже. Так, в 1867 г. из 20 колоний правого берега в созданный в 1853 г. из 8 новых колоний Иловлинский округ переселилось 68 семей, в том числе 205 мужчин и 182 женщины [10].
Более существенное значение для правобережных колоний имел земельный фонд за Волгой. Уже в 1849 г. было принято решение отвести из них под переселение 138 тыс. дес. в луговой стороне [11]. При этом администрация ставила своей целью обеспечить землей колонистов по итогам 8-й ревизии. Однако невысокое качество новых земель заставило администрацию перейти к 15-десятинной пропорции на душу 9-й ревизии с тем, чтобы стимулировать переселение. Одновременно были упорядочены условия переселения. Переселенцы должны были иметь сельскохозяйственные орудия, скот, достаточное количество рабочих рук. Их повинности на ближайшие 2-3 года возлагались на прежнее общество, которое, кроме того, должно было участвовать в строительстве окружных общественных построек в местах нового расселения. Переселенцы имели право на получение своей доли в общественном имуществе коренных колоний, которая в отдельные годы доходила до 100 рублей. При этом задолжавшие обществу колонисты не допускались к переселению. Но на практике не все условия выдерживались. В частности, среди переселенцев были и одиночки — вчерашние батраки [12].
В свою очередь, колонисты новых колоний требовали от прибывающих переселенцев внесения денежного взноса в общественное имущество, доходившего в отдельных случаях до 90 рублей. В результате часть переселенцев возвращалась назад. Тем не менее, к 1867 г. правобережные колонисты основали в общей сложности 11 колоний в нагорной стороне и 31 колонию в Заволжье. Однако отселить удалось к тому времени лишь 44% избыточного населения, или 19% всего населения правобережных колоний [ 13]. По данным за 1871 г., было отселено лишь 42%. Достаточно отметить, что колонисты так и не появились па 21 участке, которые прежде казна забрала назад [14].
Определенную роль в организации переселения колонистов сыграл управляющий СКИП фон Фрезе, который изложил свой подход к решению проблемы в записке в Министерство государственных имуществ от 11 ноября 1848 г. Он, в частности, отмечал, что отдаленность отводов от их владельцев-округов затрудняет обработку земли и «заставляет колонистов прибегать к принятому колонистами средству помощи в этом случае, то есть к ежегодным повторениям посевов на одних и тех же полях без отдыха». Не в пример колонистам, по мнению фон Фрезе, налажено хозяйство в молочанских меннонитских колониях, где введение «правильного пользования землями и их образ сельского хозяйства» соответствует местным условиям и «приносит им большую пользу».
Исходя из вышесказанного, управляющий выделил главные условия, на которых должно было основываться правильное освоение отводов. Колонисты должны были выселяться «на отводы 1841 г. с наделением в посемейное владение количества, необходимого 4 душам». Переселение должно проводиться «добровольно в течение неограниченного срока на свои средства со сдачей прежнего участка с обязательством уплаты казенных податей на 4 души, при строительстве 2 колодцев всем иждивением округов». В новых колониях предполагалось поселение нескольких ремесленников, которые получали под огород 1 дес. земли. Серьезное внимание было обращено на правильное землепользование. Угодья каждого домохозяина должны были включать огород из 4 десятин, общественное пастбище и сенокос, а также полевой надел из 4 полей — двух яровых, озимого и пара. Предполагалось также отказаться «от вредного обычая отделов из малолюдных и незажиточных семейств, раздробления земли на душевые участки». Фрезе рекомендовал также установить максимальное количество скота, которое «бы было вольно содержать каждому хозяину» [ 15].
Новые колонии первое время разбивались по определенному плану. Так, переводчику СКИП Элерту было поручено у впадения р. Шивки в р. Караман нарезать 40 усадебных мест размером 20 на 30 саженей, расположенных вдоль двух улиц шириной в 20 саженей и разделенных «проулками» через каждые два двора шириной в 5 саженей. «Против средины колонии» назначалось место для кладбища, а по обе стороны от него на расстоянии 100 саженей отводились места для гумна [16]. Землепользование регламентировалось тщательным образом. Например, в новой колонии Вейценфельд каждой из 50 семей было отведено по 75 дес. земли. Ее структура выглядела следующим образом: 4 дес. отводились под двор, 18 дес. — под общественное пастбище, 20 дес— под общественный сенокос и 33 дес. — под пашню [17].
По всей вероятности, переселенцев подобные условия устраивали, так как колонисты одной из новых колоний, возникшей в 1849 г., решили назвать ее Фрезентажем в честь управляющего СКИП. Более того, они утвердили приговор о землепользовании, в котором приняли условия фон Фрезе. В приговоре подчеркивалось, что колонистское хозяйство переходит в наследственное владение, и оговаривалась достаточно оригинальная система. При отсутствии в том или ином хозяйстве необходимых четырех душ недостающие души приписывались от многолюдных семей, а излишки душ переводились в другие семьи «для равности землевладения и чтоб один из нас не имел перед другим преимущества». В соответствии с приговором пашня после жатвы должна была отводиться под выгон. Ремесленники имели право на огород в 1 дес. и содержание 1 коровы и 4 овец. Поголовье скота для одного колонистского хозяйства ограничивалось 20 головами, при этом одна голова крупного рогатого скота приравнивалась к пяти головам овец [18].
Только на отводе Екатериненштадтского округа в 24 826 дес. Фрезе наметил места 10 новых колоний на 30 семей каждая. В итоге 6 коренных колоний этого округа (Орловская, Кано, Боаро, Филипсфельд, Паульская и Борегард) приняли решение о «скорейшем переселении в эти места» [19]. К 15 апреля 1851 г. колонистами Красноярского, Тонкошуровского, Екатериненштадтского и Панинского округов было создано 11 колоний, причем названия их давались самими колонистами и утверждались СКИП без каких-либо возражений [20]. Министерство государственных имуществ вынуждено было сделать замечание Саратовской конторе, так как подобная практика шла вразрез с утвержденными правилами, в соответствии с которыми названия новых населенных пунктов считались официально принятыми только после санкции данного ведомства [21]. К 1866 г. выходцы из луговых колоний основали 19 колоний, к 1872 г. их насчитывалось 20.
Составной частью переселенческого движения в Заволжье стал переезд меннонитов из Восточной Пруссии, которые ввиду преследований обратились к российскому правительству с просьбой разрешить им переселиться в Россию. 31 июля 1852 г. министр государственных имуществ в своем докладе на имя царя предложил поселить до 100 семей меннонитов, «известных своим трудолюбием и рачительностью в хозяйстве... в уездах Новоузенском и Николаевском, где более чем где-либо необходимо усиленными мерами и и особенности примером дать лучшее направление хлебопашеству и сельскому хозяйству вообще» [22]. В докладе были определены и необходимые условия, на которых надлежало организовать переселение меннонитов. Среди них были такие, как внесение в Российскую императорскую миссию в Берлине «в обеспечение водворения... 350 прусских талеров, которые будут возвращены им за вычетом расходов за пересылку»; «служить образцами для других земледельческих сословий, следуя в этом отношении примеру молочанских собратий своих», создавать переселенческие партии «не менее 12 семей». Меннониты освобождались от воинской повинности, обязуясь выплачивать за эту льготу сбор в 300 рублей. Они также получали освобождение от податей в первые десять лет. Их душевой надел составлял 65 дес. [23]. В тот же день доклад был утвержден царем [24].
В 1853 г. для меннонитов было отведено 6500 дес., на которых предусматривалось создание 4 колоний на 25 семей каждая. В дальнейшем предполагалось создать еще 6 колоний. В 1854 г. меннониты основали свои первые колонии — Кеппенталь и Гансау, в 1856 г. — Линденау, в 1858 г. — Фрезенгейм. К сожалению, реальные условия освоения оказались вначале для меннонитов весьма суровыми. По признанию чиновника СКИП, «первый отвод для меннонитского водворения... сделан без соображения удобного помещения четырех колоний». При этом Фрезенгейму досталась «узкая безводная полоса в 2,5 версты шириной и почти 8-и верстах длины», вследствие чего поселяне «приходят в расстройство». «Вырытие колодцев... сопряжено значительными издержками и не всегда при пер-вом опыте удается», — подытожил ситуацию заведующий отделением СКИП [25].
Тем не менее в 1861 г. в Контору поступило прошение от меннонитского общества Кеппенталь о дополнительном выделении 10 680 дес. земли для 160 семей единоверцев из Пруссии. Министерство государственных имуществ (МГИ) разрешило основать пятую колонию и вырыть колодец [26]. К 1866 г. меннониты создали еще две колонии, а в 1871 г. Малышинская (меннонитская) волость! объединяла уже 10 колоний, при этом три участка еще не были заселены [27]. В 1870 г. прибыло еще 109 человек. Общее количество меннонитских семей достигло 148 [28].
В отличие от регулируемого заселения Заволжья переселение на Кавказ носило преимущественно стихийный характер. Однако время от времени конторская администрация стремилась придать ему организованный характер, как бы уступая колонистам в их поисках лучшей доли. В основе этого движения лежали малоземелье, затянувшийся процесс наделения землей, в ряде случаев низкое качество вновь отводимых участков. Уже в начале 1830-х гг. поволжские колонисты создают в Ставропольской губернии колонии Иоганнесдорф и Каррас.
В 1850 г. саратовские колонии буквально были поражены вирусом переселения на северо-восточное побережье Черного моря, причем СКИП поддержала такое желание 593 семей, сообщив об этом в I департамент МГИ. Но ввиду заявления наместника Кавказа Воронцова об отсутствии фонда свободных земель, СКИП вынуждена была вести борьбу с агитацией за переселение. Тем не менее переселившиеся всеми правдами и неправдами поволжские колонисты в 1859 г. основали колонию Александровскую при Нальчикском укреплении Пятигорского уезда [29].
Напряженность в колониях Поволжья не уменьшалась. В июне 1861 г. начальник Самарской губернии с тревогой констатировал, что «между колонистами Николаевского уезда появилось общее желание к самовольному переселению на Кавказ и они, несмотря на все строгие примеры, принятые и принимаемые колониальным начальством, делают приготовление к означенному переселению». Для предотвращения побегов приказывалось установить «стражайший полицейский надзор за колонистами», а с бежавшими обращаться как «с бродягами» [30]. В августе 1861 г. смотритель колоний Тарлыцкой дистанции фон Дистерн доносил в СКИП, что колонисты Краснополья, Кочетной, Березовки, Казицкой и Ровной «оставили свое переселение на Кавказ и по-прежнему остались в колониях, где занимаются ходатайствами». Тем не менее на 1 сентября 1861 г. в вышеперечисленных колониях насчитывалось 188 семей, рассчитывавших на переселение, а потому даже не засеявших свои поля. Большая часть их приходилась на Краснополье (99 семей) и Кочетную (44 семьи) [31].
14 октября 1861 г. было принято решение предписать всем учреждениям возвращать назад самовольно переселившихся колонистов [32]. 4 ноября 1861 г. управляющий СКИП предписал конторским чиновникам довести до сведения колонистов, что при самовольном переселении их будут исключать «немедленно из колонистского звания», и что они будут преследуемы как «бродяги по всей строгости законов». Наконец, 26 апреля 1865 г. Сенат принял такое дополнение к положению о колонистах, как исключение из колонистского звания и лишение всех льгот самовольных переселенцев из губернии в губернию. 17 июня 1865 г. это постановление на немецком языке было направлено во все округа [33].
И все-таки стремление переселиться на Кавказ не оставляло колонистов. В том же 1865 г. в колонии Мариенберг насчитывалось 220 душ, мечтавших о переселении. По решению общества бейзицep колонии Боргер был направлен на Кавказ для подыскания свободной земли [34]. По данным Тарлыцкого окружного приказа, в декабре 1865 г. из округа хотели бы переселиться 544 человека [35]. Более предприимчивые колонисты брали увольнительные билеты для заработков и отправлялись на Кавказ для поиска свободной земли. Так, ряд колонистов из Привольной, Степной, Зауморья, Поповкино, Яблоновки, Тарлыковки и Скатовки «взяли там (на Кавказе. — А.В.) землю в оброк на 5 лет господскую... Эмануэльскю», а затем, узнав о переселении колонистов колонии Каново «в Черноморию на правом берегу Кубани на свободные земли», ходатайствовали о разрешении на переселение [36]. Некоторые колонисты, невзирая на запреты и связанные с ними угрозы, пускались в дальний путь. В октябре 1865 г. были зафиксированы побеги из 6 колоний. Например, исчезли из Шенталя 4 семьи, из Гуссенбаха столько же и т.д. [37]. Из Штрекерау уехал даже бейзицер со своей семьей, составив внушительный обоз: 10 повозок, 10 быков, 9 лошадей, 3 коровы [38].
Ситуация для СКИП усложнялась из-за несогласованных действий различных ведомств. Основанием для переселения стало Высочайшее повеление от 14 марта 1865 г. Против переселения не возражала Ставропольская казенная палата при наличии разрешения МГИ. Начальник штаба Кавказской армии 21 декабря 1865 г. уведомил СКИП, что «с покорением западного Кавказа открыты свободные земли, которые предположены к раздаче лицам и обществам, желающим поселиться во вновь завоеванном крае». В апреле 1866 г. в переписку втянулось руководство Кубанской области, | чьи интересы затрагивались переселением. Управление Урупского округа довело до сведения СКИП условия переселения: разрешение СКИП на переселение, разрешение кавказской администрации на принятие колониста на постоянное поселение, принадлежность переселенцев «исключительно» к лютеранскому вероисповеданию. Переселенцы принимались «на правах общего государственного податного сословия, с душевым наделом земли от 9 до 14 десятин», в зависимости от плодородия почвы. Помощник начальника Кубанской области по управлению горцами подчеркнул, что к переселению не допускаются католики и «нищенствующие колонисты» [39]. Шульц колонии Семеновка есаул Тарашкевич в своем письме в СКИП однако заявил об отсутствии какого-либо порядка в организации переселения. По его утверждению, население колонии состояло из лиц «без всяких письменных видов», в чем заключалась вина «высшего начальства», которое и отводило землю [40].
Сама СКИП была заинтересована в придании легального и организованного статуса переселенцев на юг, что позволило бы разрядить обстановку в колониях и успокоить взбудораженных различными слухами колонистов. Саратовская контора иностранных поселенцев посылала запросы в Ставропольскую казенную палату о наличии свободных земель, в частности, в районе Пятигорска. В конце 1865 г. был запрошен шульц Семеновки о возможности поселения в ней переселенцев из Поволжья. Однако единственным открытым местом для колонизации оказалась колония Каново. Переселение можно было осуществить только при наличии разрешений МГИ, которые выдавались с огромным промедлением. Так, еще в
1864 г. 74 семьи из разных поволжских колоний высказали желание перейти в Каново Пятигорского уезда Ставропольской губернии. Местная казенная палата ответила согласием, но ехидно заметила, что ко времени получения разрешения МГИ свободных земель не останется [41].
Между тем давление на СКИП снизу усиливалось. К 31 декабря 1865 г. было получено министерское разрешение на переход 81 семьи (554 чел.). Тогда же только из Поповкино по приговору общества были отправлены 23 семьи (266 чел.). В феврале 1866 г. о своем желании переселиться на левый берег Кубани заявили 366 чел., в марте — 177 семей из Привольной и Яблоновки, в апреле — 130 семей (680 чел.) из Камышинского уезда (колонии Норка, Сплавнуха, Поповка и др.). По данным смотрителя Тарлыцкой дистанции, с 1864 г. по конец 1866 г. из 8 подведомственных ему колоний бежали на Кавказ 172 семьи. Исполняющий должность начальника Управления Урупского округа сообщил в Саратовскую контору, что «в Управление являлись многие колонисты, сбитые с толку неблагонадежными людьми, которые уверяли их, что здесь принимаются колонисты с льготами как для иностранцев, то есть с избавлением на вечные времена от рекрутской повинности, и по семейным наделам в 60 десятин и уверяя, будучи сами уверены в свою очередь, что на этих землях они должны быть здесь поселены и на такой земле, какую сами выберут». Он просил довести до сведения колонистов, «чтобы бедняки, обольщенные несбыточными надеждами, не таскались в ущерб своему хозяйству по России как бродяги» [42].
Отток колонистов из Поволжья и увеличение числа переселенцев на Кавказе привели к новым ограничениям в отношении переселенцев. Уже в феврале 1866 г. Ставропольская казенная палата в своей переписке со СКИП отметила, что старожилы Каново ввиду плохого климата «домогаются переселиться в другие места». Поэтому необходимо перед переселением направлять в Каново представителей будущих переселенцев для принятия окончательного решения [43]. Вмае 1866г. Саратовская контора по министерскому предписанию запретила переселение на Кавказ. С колонистов взималась подписка с обязательством невыезда на Кавказ [44]. При отказе давать подписку применялись принудительные меры. Так, общество колонии Мариенберг было заключено в «Шульгауз» до тех пор, пока не согласилось дать подписку [45]. Самовольно уехавшие вылавливались и отправлялись назад. Другие исключались из колонистского звания. Например, 18 ноября 1866 г. такая мера была применена в отношении глав 121 семьи из 16 правобережных колоний [46]. Попытки восстановления в прежнем сословии заканчивались, как правило, безрезультатно [47]. СКИП выступила против разрешения поверенным обществ осматривать новые земли: «Такое разрешение возбудило бы снова недавно притихшие толки об отводе земель на Кавказе и причинило бы обществам значительные денежные расходы... а потому полагает более полезным объявить сим переселенцам... о вредности климата в колонии Каново» [48].
Вместе с тем начальство Кубанской области, по отзыву СКИП, давало свидетельства о приглашении «охотников» на переселение, что возбуждало колонистов. Лишь в ноябре 1866 г. помощник начальника Кубанской области обратился в Саратовскую контору с просьбой не давать разрешение на переселение, так как новые земли не размежеваны, и надо остановить «прилив разного сброда людей» [49]. Только в апреле 1876 г. был введен запрет на переселение «охотников» на территорию Кубанской области. Несколько иначе действовало Главное управление Кавказского наместника по управлению государственными имуществами, которое в 1868 г. не возражало против переселения при наличии разрешения колонистского начальства и предварительного осмотра земель поверенными колонистов [50].
Окончательно переселение на Кавказ было запрещено в 1870 г., когда выяснилось, что многие из переселившихся в Каново еще в 1865 г. на самом деле в колонии не проживают [51]. Всего же, по данным СКИП, с 1838 г. по 1870 г. переселилось в Ставрополье 1303 чел. [52].
В конце 1880-х гг. началось формирование нового направления в переселенческом движении колонистов — в Сибирь. В 1890 г. выходцы из Поволжья создают на Алтае с. Шенфельд, однако своего пика это движение достигает лишь во время проведения столыпинской аграрной реформы [53].
Несмотря на ряд ограничительных факторов, переселенческое движение оказало определенное влияние на развитие поволжских колоний. В коренных колониях удалось увеличить размер душевого надела до 12,5-13,5 дес, в дочерних колониях была сделана попытка ввести рациональное землепользование. Во второй половине XIX века возросла мобильность населения, о чем свидетельствует отходничество. В 1865 г. было выдано колонистам 2507 билетов и паспортов, в том числе на 3 года — 67, на 2 года — 52, на 1 год — 1886; в 1870 г. - 526, в том числе соответственно "27, 11, 396 [54]. Но не следует забывать, что отпускные документы колонисты нередко использовали для самовольного переселения [55]. К 1897 г. 4,5% бывших колонистов проживало в городах Саратовской губернии, преимущественно в Саратове, Камышине и Царицыне [56].


Примечания
1. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 180. Оп. 7. Д. 56. Л. 101.
2. Дитц Я. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 222.
3. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 56. Л. 101.
4. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1995. Л. 26 об.
5. Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1620. Л. 1, 33.
6. Там же. Ф. 180. Оп. 7. Д. 56. Л. 81 об.
7. Дитц Я. Указ. соч. С. 224.
8. ГАСО. Ф. 180. Оп. 8. Д. 58. Л. 6; Оп. 7. Д. 42. Л. 236 об.-237.
9. Там же. Оп. 7. Д. 56. Л. 249-250, 360-361 об.
10. Там же. Ф. 28. Оп. 1. Д. 3112. Л. 2, 69, 70.
11. Там же. Ф. 180. Оп. 7. Д. 56. Л. 81 об.
12. Там же. Оп. 4. Д. 27. Л. 5 об.-94; Оп. 8. Д. 58. Л. 6 об.
13. Там же. Оп. 8. Д. 58. Л. 20 об.-27 об.
14. Там же. Оп. 7. Д. 122. Л. 236-237.
15. Там же. Д. 36. Л. 1-4.
16. Там же. Л. 9-9 об.
17. Там же. Л. 10.
18. Там же. Л. 89-91.
19. Там же. Л. 112 об.
20. Утверждение Я. Дитца о том, что часть изобретения названий колоний принадлежит начальству, нельзя распространять на все колонии. См.: Дитц Я. Указ. соч. С. 241.
21. ГАСО. Ф. 130. Оп. 7. Д. 36. Л. 59, 64, 71,117.
22. Там же. Д. 42. Л. 3-3 об.
23. Там же. Л. 4-5 об.
24. Там же. Оп. 4. Д. 25. Л. 9.
25. Там же. Д. 22. Л. 61-64 об.
26. Там же. Л. 1, 14,24,29.
27. Там же. Оп. 7. Д. 122. Л. 346.
28. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1995. Л. 2,19 об.
29. Дитц Я. Указ. соч. С. 229-230.
30. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 56. Л. 19 об., 41 об.-42.
31. Там же. Оп. 4. Д. 24. Л. 1 об.-2, 21-21 об.
32. Там же. Оп. 7. Д. 56. Л. 45.
33. Там же. Оп. 4. Д. 29. Л. 2 об.
34. Там же. Л. 3-3 об.
35. Там же. Д. 30. Л. 36.
36. Там же. Л. 10-16.
37. Там же. Д. 32.. Л. 2 об.-46.
38. Там же. Д. 23. Л. 3-3 об.
39. Там же. Д. 30. Л. 84, 103-104 об., ПО.
40. Там же. Л. 51.
41. Там же. Л. 8-8 об.
42. Там же. Д. 35. Л. 239 об.-240.
43. Там же. Д. 30. Л. 106-107.
44. Там же. Д. 35. Л. 69.
45. Там же. Д. 30. Л. 213.
46. Там же. Д. 31. Л. 6.
47. Там же. Л. 24 об., 36 об.
48. Там же. Д. 35. Л. 239 об.-240.
49. Там же. Л. 283, 283 об.
50. Там же. Д. 38. Л. 7-7 об., 25-25 об.
51. Там же. Л. 34.
52. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1995. Л. 19 об.; Ф. 180. Оп. 7. Д. 72. Л. 29 об.
53. Шайдуров В.Н. Самовольное поселение немецких крестьян на Алтае (конец XIX - начало XX вв.) // История и культура российских немцев. Саратов, 1996. Вып. 3. Ч. 1.С. 68-69.
54. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 72. Л. 28; Ф. 1. Оп. 1. Д. 1995. Л. 16 об.
55. Там же. Оп. 4. Д. 35. Л. 271.
56. Ведомость № 6. О числе жителей по сословиям в Саратовской губернии за 1897 год ( К 1-му января 1898 года) // Ведомости. Б. м., б. г.

 Отправлено: 12.03.10 17:12. Заголовок: ОБРАЗОВАНИЕ HEMEЦKИX..

ОБРАЗОВАНИЕ HEMEЦKИX КОЛОНИЙ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ

Т.Н. Плохотнюк

Основой для написания данной статьи послужили материалы, выявленные в Российском государственном историческом архиве (РГИА, Санкт-Петербург), Государственном архиве Ростовской области (ГАРО, Ростов-на-Дону), Государственном архиве Ставропольского края (ГАСК, Ставрополь). На первом месте среди них следует назвать фонды высших и местных органов управления Российского государства до 1918 года, позволившие датировать этапы немецкой иммиграции и миграции на Северный Кавказ, установить причины этих процессов, картографировать колонии региона, выявить конфессиональную принадлежность немецких колонистов, определить их роль в освоении Северного Кавказа.
Весьма ценные материалы были обнаружены в фондах Экспедиции государственного хозяйства, Министерства земледелия, Департамента государственных земельных имуществ, Первого департамента Министерства государственных имуществ, Департамента государственного казначейства, Министерства финансов, Департамента народного просвещения, Кавказского Комитета и т.д. Выявленные в них циркуляры, указы, инструкции, рапорты с мест, доклады, прошения содержат сведения о наделении отдельных колоний землей, об изменениях правил внутреннего управления колониями, о сокращении и расширении прав и льгот немецких поселенцев на Северном Кавказе, о выделении ссуд на обустройство, об открытии школ.
Материалы фондов Кавказской и Ставропольской палат государственных имуществ, Ставропольского губернского правления, Канцелярии Ставропольского губернатора, Областного правления Области Войска Донского, Областного (Войска Донского) по крестьянским делам присутствия позволили уточнить количество удобной и неудобной земли, получить сведения о посевах и урожаях хлебов в немецких колониях, о взимании налогов, создании волостей и сельских обществ. Особо следует отметить хранящиеся в фонде Канцелярии Ставропольского губернатора так называемые «въездные билеты», или виды на жительство, анализ которых восполнил ' существенные пробелы в исследовании социального и возрастного состава поселенцев, их гражданства.
Ценные статистические сведения, полученные из фондов Канцелярии Ставропольского губернатора, Департамента общих дел МВД, Ставропольского губернского статистического комитета, дополнили материалы по социально-демографическим и хозяйственным аспектам развития немецких поселений на Северном Кавказе.
Существенную значимость для нашего исследования представляли опубликованные документы. Из них источниками первостепенной важности можно назвать манифесты, уложения, рескрипты, уставы, доклады, выявленные в Полном собрании законов Российской империи, в Актах, собранных Кавказской археографической комиссией. Эти документы позволили проследить начальные этапы истории российских немцев: въезд в страну, основание колоний, наделение колонистов правами и обязанностями, положение немецкой этнической общности.
Депортация северокавказских немцев в 1941 г. и уничтожение немецкой топонимики в регионе привели к аберрации исторической памяти: факт немецкой колонизации Северного Кавказа был забыт. Историческое восстановление этого факта, продиктованное необходимостью воссоздания объективной картины развития региона, является целью этой статьи.
После окончания русско-турецкой войны 1768-1774 гг. граница Российской империи была отодвинута. На юге в ее состав вошли земли до Кубани. Для их укрепления сооружалась Азовско-Моздокская линия из десяти крепостей. Эта территория заселялась в основном выходцами из внутренних губерний. Российское правительство, заинтересованное в скорейшем освоении региона, разрешило также переселение поволжских немецких колонистов на Кавказскую линию.
С этой целью 27 октября 1778 г. Екатериной II был утвержден специальный доклад «О переселении колонистов с луговой стороны Волги на линию, заводимую между Моздоком и Азовом», представленный генерал-прокурором князем Вяземским. Колонисты поволжских колоний Тарлыковки, Краснополья, Кочетпой, Краснорыновки, Кустаревой, Ровной, Привольной в течение нескольких лет страдали от неурожаев. Саратовская контора опекунства иностранных поселенцев, пытаясь поддержать колонистов, проводила общественные земельные работы, которые оплачивались хлебом из казенного магазина. Но как только выяснилось, что причинами стойких неурожаев являются непригодность земли для хлебопашества и плохое качество воды, статский советник Лодыженский подал в Канцелярию опекунства иностранных поселенцев предложения о переселении колонистов в другие места. Князь Г.А. Потемкин поддержал это предложение, уточнив, что колонисты могут быть переселены на Азово-Моздокскую линию. Расходы на эти цели были изложены на Канцелярию опекунства иностранных поселенцев [1].
Указ от 9 мая 1785 г. об учреждении Кавказского Наместничества и манифест от 24 июля этого года о дозволении иностранцам селиться в городах и селениях Кавказской губернии определяли положение этой категории переселенцев. Позволив иностранцам селиться в Кавказской губернии, правительство предоставило им возможность широкой деятельности в области торговли, ремесел, промыслов на льготной основе. Они освобождались на шесть лет от всех государственных податей. В случае выхода из государства по окончании этого срока им гарантировалась свобода действий, ограниченная лишь уплатой трехлетней подати [2].
До начала XIX в. в пределах Кавказской губернии не возникло ни одной самостоятельной немецкой колонии. В 1789 г. при Можарах (в районе современного г. Буденновска) проживало 347 немцев, выходцев из Саратовской губернии [3]. В 1791 г., не сумев обустроиться на этом месте, они расселились по городам Кавказской губернии. Часть переселенцев вернулась в Саратовскую губернию. Российское правительство, пытаясь удержать под контролем миграционные процессы, ввело ограничительные меры. Указ от 1 июля 1794 г. вменял в обязанности местным властям получать от иностранных колонистов подписи с сообщением о том, в какой губернии они желают остаться — в Саратовской или Кавказской. Переселение в другие места или губернии без письменного разрешения запрещалось под угрозой строгого наказания [4].
В первой половине XIX в. переселение немцев на Кавказ шло медленно. К концу сороковых годов XIX в. на территории Северного Кавказа существовало 5 немецких колоний. Самой первой самостоятельной иностранной колонией здесь была Шотландская колония Каррас, основанная представителями Эдинбургского миссионерского общества в 1802 г. В 1803 и 1805 гг. к миссионерам присоединился 21 переселенец из Шотландии [5]. В 1809,1810 и 1813 гг. сюда переселились колонисты из Поволжья. Мнения исследователей о том, из каких мест вышли переселенцы и о последовательности их появления не совпадают.
Исследователь второй половины XIX в. Е. Вейденбаум в статье «К истории Шотландской колонии около Пятигорска» в «Известиях Кавказского отдела императорского русского географического общества» сообщил о факте самовольного переселения немецких колонистов из Сарептской и Севостьяновской колоний, которые рассчитывали на то, что они будут приняты в число членов колонии и воспользуются дарованными ей привилегиями. Но колония Шотландская, по его свидетельству, приняла только несколько семей. Часть непринятых колонистов возвратилась в Саратовскую губернию. Остальные переселились самовольно в город Святого Креста (современный Буденновск) [6].
Краевед И. Апухтин, издавший в начале XX в. работу «Колония Каррас, ее прошлое и настоящее», уточнил, что переселенцы были выходцами из Вюртемберга. Приехав в Россию, они поселились в Сарепте, а затем по приглашению шотландских миссионеров перебрались на Кавминводы [7]. Современный историк, доктор исторических наук С.А. Чекменев утверждает, что в 1809 г. к англичанам присоединились немецкие колонисты из Саратовской губернии и Грузии [8]. По мнению исследовательницы Э.Я. Агоевой, колония Шотландская была материнской колонией, так как поселенцы приехали непосредственно из-за рубежа [9]. Это определение вполне уместно для данной колонии как иностранной, шотландской, но немцы появились в ней в результате внутренней миграции. Кроме того, еще один факт позволяет утверждать это. Так как на землях, отмежеванных у к. Шотландской, были учреждены новые колонии, и часть колонистов этой колонии водворилась в них, то допустимо определение ее как материнской колонии [10].
Факт самовольного переселения саратовских колонистов в колонию Шотландскую подтверждается в письме старшины этой колонии Александра Патерсона, опубликованном в Актах, собранных Кавказской археографической комиссией. К их переселению шотландцы отнеслись доброжелательно и ходатайствовали о причислении части прибывших к колонии [11]. Можно предположить, что к колонии причислялись немцы реформаторского вероисповедания, желавшие участвовать в миссионерской деятельности. В этом же письме Патерсон сообщал, что ухудшившаяся обстановка на пограничной линии в 1809-1811 гг. вынудила переселившихся немцев оставить колонию [12].
Комитет Министров был извещен об этом 29 сентября 1817 г. и дозволил переселиться нескольким немецким семействам в город Святого Креста на основании общих правил для колонистов, то есть предоставив им при этом наделы земли в 60 десятин на семью и уравняв в уплате податей и повинностей с казенными крестьянами, исключая только рекрутскую повинность. Часть немецких семей осталась в колонии Шотландской, и очень скоро к ним присоединились новые переселенцы из Саратовской губернии, которые добивались причисления к членам этой колонии [13].
Высказанное исследователем С.А. Чекменевым утверждение о присоединении к шотландцам немецких колонистов из Грузии в 1809 г. пока что не подтверждается архивными материалами. Западногерманские ученые Эва-Мария Аух и Герд Штрикер называют 1817 год временем появления немцев в Грузии [14]. По данным Штрикера, переселенцы, фанатично верующие во второе пришествие Христа, ожидали его появление в Грузии в 1836 г. [15]. Из этого следует, что до конца тридцатых годов XIX столетия никто из них не покидал Грузию. Если переселение немецких колонистов из Грузии в колонию Шотландскую имело место, то это произошло не раньше середины — второй половины XIX века.
В 1825-26 гг. почти все шотландские миссионеры покинули колонию, так как дальнейшее существование христианского миссионерского общества оказалось делом бесперспективным. К низким результатам миссионерской деятельности среди горцев добавилось недоброжелательное отношение генерала А.П. Ермолова, возглавлявшего военную и гражданскую власть на Кавказе, к реформатской миссии. Ермолов хотел учредить на Кавказе миссионерства греко-российского вероисповедания [16].
Эдинбургское миссионерское общество, вложившее в учреждение колонии Шотландской немалые средства, не желало терять ее как форпост реформатской миссии и просило передать эти земли Базельскому миссионерскому обществу. Это общество под руководством священников Дитриха и Зарембы, состоявшее из немецких благочестивых семейств, обосновалось близ города Шуши в Карабахе в 1821 г. Настойчивые просьбы миссионеров и многочисленные прошения Эдинбургского общества увенчались успехом. В декабре 1828 г. российский император разрешил базельским миссионерам поселиться на Кавминводах, но только с согласия Шотландской колонии [ 17].
Рядом с колонией Шотландской со временем возникли еще две — Ново-Николаевская (чаще встречается название Николаевская) и Константиновекая. По мнению Е. Вейденбаума, раньше возникла колония Константиновская. Он считал, что ее основали переселенцы из Саратовской губернии, обосновавшиеся вначале в Шотландской, затем отселившиеся в город Святого Креста и только потом обустроившиеся на Кавминводах у Лысой горы [18]. И. Апухтин предполагал, что на землях, отмежеванных у колонии Шотландской в 1819 г., возникла колония Николаевская [19].
В архивных фондах Кавказской и Пятигорской палат государственных имуществ о существовании этих колоний упоминается с конца тридцатых — начала сороковых годов XIX столетия [20]. Фонды более поздних периодов, содержащие историко-экономические и политические характеристики районов и населенных пунктов Ставропольского края, составленные в 1944-45 гг. по материалам краевого архива, дают следующие сведения: колония Николаевская возникла в 1835 г., колония Константиновская — 1837 г. [21]. Вполне допустимо предположить, что столь существенные расхождения в датах объясняются тем, что от момента водворения немецких колонистов в Кавказскую область до организационного оформления поселения в статусе колонии проходило несколько лет, а то и десятилетий.
Шотландским колонистам, поселившимся на Кавминводах, особой грамотой от 25 декабря 1806 г. были дарованы широкие привилегии. Одно из положений этого документа предоставляло всем причисленным в последующее время к колонии право пользоваться этими льготами. В соответствии с этим пунктом немецкие колонисты унаследовали от шотландцев свободу в отправлении веры, тридцатилетний срок освобождения от всех податей и повинностей [22]. Поселенцев дочерних колоний Николаевской и Константиновской наделяли пятилетним льготным сроком. По истечении льготных лет колонисты у

 Отправлено: 12.03.10 17:12. Заголовок: Примечания 1. Полное..

 Отправлено: 15.03.10 12:32. Заголовок: HEMEЦKИE КОЛОНИСТЫ З..

HEMEЦKИE КОЛОНИСТЫ ЗАПАДНЫХ ГУБЕРНИЙ РОССИИ, ДЕПОРТИРОВАННЫЕ В ПОВОЛЖЬЕ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Д. Г. Решетов

Первая мировая война, ввергнувшая Россию в пучину экономических и политических потрясений, тяжело отразилась на положении немецкого населения, проживающего на территории империи и в первую очередь в западных губерниях. Изменения, произошедшие здесь, были настолько существенны, что остро вставал вопрос о дальнейшем выживании данного немецкого этноса на российской земле.
Дискриминационная политика в отношении немцев западных губерний начинает проявляться еще до издания известного узаконения от 2 февраля 1915 г. «О ликвидации немецкого землевладения». Уже в конце 1914 г. из-за близости к театру военных действий принудительному выселению подверглись ряд районов Привислинского края (Царства Польского), в которых проживали немцы-колонисты. Они отправлялись под надзором полиции в отдаленные внутренние губернии, в том числе и ряд поволжских.
Так, в ноябре 1914 г. в Самарскую и Саратовскую губернии начинают прибывать первые группы выселенного немецкого населения, преимущественно из Варшавской, Ломжинской, Люблинской и Плоцкой губерний. Сам же процесс переселения в Поволжье немецкого населения западных регионов, изменяясь по форме и интенсивности, растянулся на достаточно длительный период времени.
Положение, в котором находились немцы, выселенные в Самарскую и Саратовскую губернии, существенно отличалось от положения депортированных в другие губернии Поволжья. В Самарской и Саратовской губерниях находилось много немецких колоний — их число достигало 200. И хотя на начальном этапе депортированных размещали как в немецких, так и в русских селениях, тем не менее данный фактор оказывал свое влияние. Уже к марту 1915 г. политика расселения все больше корректируется в сторону немецких колоний.
Прибытие немцев из Привислинского края в Поволжье продолжалось с ноября 1914 по апрель 1915 г. включительно. Их стремились разместить в основном в наиболее крупных селениях. Это объяснялось не столь еще значительным числом прибывших. К июню 1915 г. число депортированных в Саратовскую губернию немцев составляло 1550 человек [1]. Аналогичная ситуация складывалась и в Самарской губернии.
Весной 1915 г., с учетом национального фактора переселенцев, вносятся существенные изменения в политику размещения «привислинских» колонистов во всем Поволжском регионе. Уже с мая 1915 г. начинается процесс их переселения из Астраханской, Казанской, Симбирской, а также Оренбургской губерний в места компактного проживания поволжских немцев. Так, большие группы депортированных первоначально в Астраханскую и Оренбургскую губернии, к августу 1915 г. были перемещены в заволжский город Покровск, откуда распределялись по многочисленным немецким поселениям. Причем этот процесс затянулся, и многие немецкие семьи, не дожидаясь своей очереди отправки, отбывали из Покровска в ближайшие колонии — Рейнгард, Швед, Шталь, Эндерс, Розенгейм и другие — самостоятельно, без разрешения местных властей [2]. Это усложняло расселенческую политику и не давало точного учета. В целом же эти перемещения привели к значительному увеличению численности депортированных немцев в поволжских колониях.
По мере продвижения боевых действий все далее в глубь страны, в ряд внутренних губерний устремился многочисленный поток эвакуированных со своих земель. Уже к началу октября 1915 г. в Саратовскую губернию, согласно донесению местной администрации, прибыло 30 000 человек [3]. Только в Саратове число беженцев к 16 сентября составляло 9790 человек, а к 10 ноября увеличилось до 15 000 [4]. Среди направлявшихся в Поволжье было много беженцев из немецких поселений Волынской губернии. Началась новая волна миграции немецких колонистов из западных губерний, но имеющих уже иной статус. Их переселение не было так четко организовано, как при выселении из польских губерний. Дорога до места назначения занимала намного больше времени, иногда достигая полутора месяцев. Причиной чему было то, что процесс передвижения в Поволжье был практически полностью отдан в руки самих переселенцев.
Волынские немцы стали прибывать в Нижнее Поволжье начиная с сентября 1915 г. В основном это были переселенцы из немецких колоний Новоградволынского и Житомирского уездов. К середине 1916 г. их численность в Саратовской губернии составила 6680 человек [5]. При расселении также стремились использовать «немецкий фактор», т.е. размещали, по возможности, в поволжских колониях.
Наряду с волынскими немцами в Поволжье прибывали и немецкие беженцы из других западных губерний России, в частности, из Радомышльского уезда Киевской губернии, Брест-Литовского уезда Гродненской губернии и других. Но их численность по сравнению с волынскими была крайне незначительной.
В целом число всех немцев из западных регионов, размещенных только в Саратовской губернии, к середине 1916 г. составило 19 890 человек [6]. К сожалению, нет возможности привести аналогичные статистические данные по Самарской губернии, но анализ материалов заволжских колоний показывает, что здесь они были размещены в еще большем количестве. В левобережном поселении Варенбург уже к середине 1916 г. численность немецких колонистов западных губерний составляла 620 человек, продолжая увеличиваться [7]. Прибытие же переселенцев в заволжские немецкие поселения продолжалось до июня 1917 г. [8].
Проблема расселения и обустройства немцев из западных губерний затрагивала практически всю вертикаль государственной власти. На самом начальном этапе всеми вопросами выселенных в Поволжье немцев ведал департамент полиции, фактически приравняв их к военнопленным. Однако уже к марту 1915 г. эти перегибы были устранены, уровень участия департамента полиции в делах «привислинских» немцев значительно снизился, уступая место другим учреждениям. Ответственность перед Министерством внутренних дел за решение этого вопроса была полностью возложена на губернскую администрацию. Основная же, реальная работа была связана с Всероссийским земским союзом — его уездными и местными комитетами, в компетенцию которых входили все вопросы обустройства переселенцев, с момента принятия их от приемных комиссий железнодорожных станций [9].
Огромную помощь в расселении и обустройстве немецких беженцев, прибывающих из западных губерний, их финансовой поддержке, оказывал Комитет Ее Императорского Величества Великой княгини Татьяны Николаевны — его уездные отделения, состоящие под началом уездных предводителей дворянства и земского управления. Размещенные первоначально в городах немцы находились полностью на попечении «Татьяпинского комитета» [10].
Перед размещенными в немецких колониях Поволжья не стояло языковой проблемы, что, надо признать, было немаловажным в вопросе их адаптирования к совершенно новым условиям. Но на другие национальные особенности не обращалось внимания. Так, конфессиональная принадлежность никогда не являлась фактором, определявшим размещение немецких поселенцев западных губерний в Поволжье. Прибывшие были преимущественно лютеранского вероисповедания, но селили их как в протестантских, так и католических колониях, что, конечно, создавало определенные сложности. Например, в католических поселениях Мариенталь и Герцог проживали соответственно 89 и 70 переселенцев лютеранского вероисповедания [11].
Размещали немецких колонистов западных губерний как в домах местных жителей, так и в общественных зданиях, находящихся в селениях. Распространенным явлением в поволжских колониях было их временное селение в школьных зданиях. При этом сельские правления колоний возбуждали ходатайства перед губернатором о прекращении занятий в школе [12]. Так, на совещании председателей местных комитетов Земского союза Тонкошуровского района было принято решение об окарауливании «достаточным количеством лиц» школьных помещений, в которых размещались депортированные немцы, как отмечалось, с «целью наблюдения за порядком и во избежание пожаров» [13].
Государством на содержание переселенцев отводилось специальное денежное пособие. Сумма и принцип его выдачи за годы войны претерпели значительные изменения. Первоначально прибывшим из Привислинского края оно рассчитывалось на основе месячной нормы продуктов питания, необходимых для потребления. Сумма данного пособия, выплачиваемого в Саратовской губернии в 1915г., составляла 2 рубля 65 копеек на человека в месяц [14].
Понятно, что этих денег было крайне недостаточно для выживания на совершенно новом месте. Особенно остро это касалось нетрудоспособных — престарелых, инвалидов, вдов с малолетними детьми, лишенных возможности заработков. Такие существовали за счет благотворительности поселян, их частных пожертвований. Однако выплата даже этого небольшого пособия не всегда проходила в соответствии с требованиями. Размещенные в селении Ней-Урбах, согласно донесению сельского правления, долгое время вообще ничего не получали «ни от местного комитета, ни от общества, ни от частных лиц» [ 15].
В начале марта 1916 г. регламентируется положение о беженцах, согласно одному из пунктов которого вводится понятие посемейного пайка, распространяемого и на немецких поселенцев западных губерний. В соответствии с ним на содержание в день отводится 15-20 копеек, т.е. 4,50-6 рублей в месяц на человека. Причем в полном размере он выдавался лишь на 4 членов семьи, на остальных — в половинном [16].
Положение, в котором находились в поволжских селениях немцы из Волынской губернии, отличалось от положения выселенного немецкого населения Привислинского края. Разница, в первую очередь, касалась социально-правовой стороны. Волынские немцы, прибывавшие в Поволжье, подпадали под действие положения о беженцах, статус которых был определен законом от 30 августа 1915 г. [17]. В соответствии с этим они сразу по прибытии получали беженский паек, сумма которого составляла 25 копеек в день, т.е. 7 рублей 50 копеек в месяц, что было почти в три раза больше выдаваемого немцам из Царства Польского в 1915 г. И хотя в конце 1915 г., согласно директиве товарища министра внутренних дел Плеве, все немцы-колонисты уравнивались в правах с остальными беженцами, а 2 марта 1916 г. МВД были утверждены «руководящие положения по устройству беженцев», не делавшие никаких различий, тем не менее на местах в Поволжье всегда сохранялось различное отношение к немцам, административно выселенным, и немцам-беженцам. Это касалось финансовой стороны, полицейского контроля. Так, семьям призванных на войну, депортированным из Привислинского края, долгое время не выдавалось пособие согласно закону от 25 июля 1912 г. И хотя формально оно выплачивалось, как и местным поселянам, однако затем его сумму удерживали из стоимости продовольственного пособия (посемейного пайка) [18]. Осенью 1915 г. было проведено обследование и были вскрыты эти несоответствия законам. Тем не менее на местах подобная практика продолжалась вплоть до мая 1916 г. [19].
Наиболее сложным был вопрос обеспечения прибывшего населения работой. Среди размещенных в Поволжье немецких колонистов западных губерний представители ремесленных профессий встречались редко. Из 138 поселенных в колонии Мессер только пять человек владели ремеслами, в колонии Динкель приходился один ремесленник на 144 поселенных, в колонии Лауве из 110 переселенцев владели ремеслами двое [20]. В основном это были ткачи, сапожники, корзиночники. Но даже они не всегда могли найти себе работу, так и не сумев до конца вписаться в систему местных кустарных промыслов.
Основная же масса прибывших являлась земледельцами. Весной — летом они были заняты работой на полях, нанимаясь к более состоятельным поселянам, использовались на подсобных работах. Как показывают имущественные обследования, регулярно проводившиеся в поволжских селениях, они не могли самостоятельно вести хозяйство из-за тяжелого материального положения: не имели ни своего сельхозинвентаря, ни тягловой скотины, ни тем более материальных возможностей для аренды [21].
Оплата труда колебалась в течение года, достигая наивысшей отметки в августе. Но даже в «горячее время» работы в поволжских колониях не всегда хватало на всех. В поселении Розенталь из 220 размещенных здесь было привлечено к различным работам в августе 1918 г. лишь 35 человек, что составляло менее 50% от трудоспособных переселенцев [22]. В результате была распространена поденная работа, оплата за которую составляла не более 60 копеек.
Вопрос обеспечения работой со временем все более усложнялся. В чем же была причина? Сложно однозначно ответить на этот вопрос. Видимо, здесь присутствовал целый комплекс проблем различного характера, связанный как с развитием поволжских немецких поселений в годы первой мировой войны, так и с самими переселенцами.
Необходимо учитывать экономическое ухудшение жизни колоний, связанное с общей ситуацией в стране. Реквизиции и обязательные поставки для нужд армии сельскохозяйственной продукции по утвержденным ценам, увеличение налоговых тягот, введение твердых цен на хлеб и многое другое приводили к уменьшению доходности хозяйств колоний, сокращению общих объемов посевных площадей. Например, в поселении Эндерс население отказалось от труда немецких переселенцев ввиду того, что площадь посевов под яровые была значительно уменьшена, и не требовались посторонние силы [23].
Помимо этого, немцы западных губерний были не единственными переселенцами в поволжских селениях. Здесь присутствовали беженцы польской, литовской, украинской национальностей. В поселении Куттер па 21 поселенного немецкой национальности приходилось 87 литовцев [24]. К тому же поволжские колонисты могли использовать труд военнопленных австрийцев и германцев. Оплата труда военнопленных была значительно, в два-три раза, ниже оплаты русским подданным, что было немаловажным для местных поселян. Все это оказывало влияние на рынок рабочей силы внутри колоний. Здесь также следует добавить, что и до войны поволжские колонии больше испытывали недостаток в земле, чем нехватку рабочих рук.
Наконец, существовала еще одна причина, но иного характера, уже непосредственно связанная с немецкими переселенцами, психологией людей, лишь на время оказавшихся вдали от своей родины. Выдача денежных пособий не вызывала у них желания работать в чужих селениях, когда все в конечном счете должно было завершиться возвращением в места прежнего проживания. В частности, уездные комитеты Земского союза старались обеспечить работой переселенцев, владеющих ремеслом, пытаясь создать ткацкие мастерские, предлагая подряды на пошивку солдатских сапог и др. Однако это не нашло сколько-нибудь существенного отклика в их среде, хотя они и были лишены такой возможности внутри колонии [25]. Аналогичная ситуация складывалась и с землепашцами. В целях стимулирования их к работе, в летний период трудоспособным переселенцам прекращали выплату пособия [26].
Но в целом материальное положение немцев из западных губерний, размещенных в Поволжье, было крайне тяжелым. Его улучшению, помимо пособий, служила возможность получения так называемых «американских денег». Большое количество денежных переводов из Америки было адресовано в немецкие колонии западных губерний от переселившихся родственников. Но из-за невыдачи по месту назначения они были возвращены в Петроград. Чтобы не возвращать деньги за границу и зная плохое положение немецких переселенцев в Поволжье, на заседании правительства в октябре 1915 г. было принято решение о выдаче денег по их новому месту жительства [27].
Общее ухудшение экономической ситуации в стране не замедлило сказаться на положении переселенцев. В марте 1916 г. Особым совещанием по устройству беженцев сметы на содержание были сокращены на 10% [28]. Причем уменьшалась не сумма пособия, а количество получающих. Эта тенденция получила свое дальнейшее развитие, и в апреле 1916 г. было принято решение о сокращении беженского пособия немецкому населению на 50% от общего числа колонистов [29]|.
Неудовлетворенность условиями существования подталкивала немецких беженцев к попыткам возврата на родину. Обеспокоенное командование Юго-Западного фронта регулярно уведомляло о строжайшем запрете самовольного переселения немцев, с требованиями к администрации губерний принятия мер к «фактическому удержанию населения на местах» [30]. Хотя данные попытки не носили массового характера и скорее были исключениями. Тем не менее факты — самовольное возвращение больших групп беженцев галичан из Астраханской губернии на Полтаву, о чем телеграфировал генерал Брусилов, встревожили уже и МВД [31]. Обеспокоенность этим вопросом заставляла вырабатывать в отношении беженцев немецкой национальности более жесткую политику.
Уже весной 1916 г. из МВД начинают исходить положения об облегчении беженцев « преимущественно русской национальности» [32]. В соответствии с этим в течение 1916 г. губернская администрация, земства меняют направленность своей политики в проводимых мероприятиях. Это, в частности, касалось вопросов денежных выплат, где преимущество отдается «русской национальности». За немецкими переселенцами начинают вести более строгий надзор. И логическим завершением явилось принятое в августе 1916 г. решение, согласно которому все немцы западных губерний, прибывавшие в Поволжье в разное время и имевшие различный статус, считались административно-выселенными категориями населения, подлежали более строгому полицейскому контролю и полностью лишались денежного пособия — посемейного пайка [33]. Данная политика носила ярко выраженную антинемецкую направленность, так как беженцы других национальностей, размещенные в поволжских колониях (латыши, поляки), в правовом отношении были фактически приравнены к русскому населению.
Только после февральской революции немцы западных губерний, размещенные в Нижнем Поволжье, были уравнены в правах с остальными беженцами. В апреле 1917 г. им были восстановлены выплаты посемейного пайка, с частичной компенсацией — с января по апрель 1917 г. [34]. Стало возможным создать комитеты помощи беженцам немецкой национальности. Так Саратовской евангелическо-лютеранской церковью Святой Марии уже в марте 1917 г. было образовано общество помощи беженцам евангелического исповедания [35].
Ситуация вокруг вопроса о возвращении немецких колонистов западных губерний начинает меняться после февральской революции. Отмена многих дискриминационных законов и постановлений в отношении немецкого населения страны понималась многими из них как возможность свободного переезда на родину. В этой связи в поволжских колониях отмечалось их повышенное стремление к возврату в места прежнего проживания, на что сразу отреагировали военные власти фронтов, требуя принятия всяческих мер к прекращению обратного движения колонистов. Придавая этому вопросу крайне важное значение, Особое совещание по устройству беженцев уже 2 мая 1917 г. обратилось к губернским комиссарам с требованием принять все зависящие меры к прекращению беспорядочного передвижения в прифронтовую полосу [36].
Однако после рассмотрения данного вопроса Временным правительством циркуляром от 24 мая 1917 г. было дано разрешение на возвращение ранее депортированных немцев [37], носившее больше декларативный характер, поскольку эти территории в тот момент были оккупированы германскими войсками, а кроме того, не была решена и финансовая сторона перевозок. А несогласованность этого вопроса с командованием фронтов, позиция которых полностью противоречила постановлению Временного правительства, в конечном итоге свели на нет принятое решение.
Уже в июле 1917 г. из Петрограда в губернии вновь поступают циркуляры, запрещающие перемещение в западные губернии. По требованию военных властей железным дорогам было воспрещено принимать их к отправлению в район военных действий. Продолжается политика удержания беженцев немецкой национальности на местах.
Тем не менее эти меры мало что изменили — тенденция самовольного возвращения продолжала развиваться в течение всего лета. Не смогло переломить ситуацию и то, что данная проблема с августа 1917 г. являлась предметом обсуждения на самом высоком уровне в Петрограде. Главной причиной было значительное ухудшение к этому времени экономического положения депортированных колонистов. Так, продовольственная комиссия Чрезвычайного Земского собрания Самарской губернии, обсудив 17-18 августа 1917 г. вопрос о беженцах в связи с «надвигающимся продовольственным кризисом», предложила организовать свободный и легкий переезд в другие урожайные губернии всем переселенцам, без различий и ограничений [38]. Таким образом, реальное удержание населения на местах становилось не только трудной задачей, но и опасной.
После октябрьских революционных событий, а особенно после заключения перемирия на русско-германском фронте, начинает меняться и официальная позиция. Здесь главную роль играет командование фронтов, каждое по отдельности принимавшее решение в вопросе возвращения. Уже в конце ноября 1917 г. на поданное немцами-колонистами Волынской губернии прошение о разрешении вернуться обратно в их колонию, командование армиями Юго-Западного фронта разрешило ходатайствовать о возвращении обратно тем из немцев-колонистов, родственники коих находятся или находились в действующей армии или были участниками прошлых кампаний, а также колонистам-меннонитам голландского, датского и швейцарского происхождения [39]. Подобные решения были приняты и командованиями других фронтов.
С февраля 1918 г. начинается уже существенный отток немцев из Поволжья, на первом этапе — высланных из Царства Польского. Последним толчком к этому послужил приказ главноверха 10 февраля 1918 г. с объявлением о прекращении войны и демобилизации. И уже с середины февраля 1918 г. ответственные за это учреждения начинают выдавать «Удостоверение для проезда на родину» [40]. Возвращение же немцев и Волынскую губернию, из-за напряженности на Юго-Западном фронте, началось с мая 1917 г., но достаточно интенсивно.
Не все, конечно, проходило здесь слаженно и четко. Например, политика Центрального исполнительного комитета Совета рабочих и крестьянских депутатов в этом вопросе была очень неоднозначна и противоречила многим решениям, принятым командованиями фронтов: то полностью запрещая переселение, то стараясь поставить его в определенные ограничительные рамки [41]. Однако реальной возможности к удержанию населения на местах не было. Так, по постановлению народного Комиссариата внутренних дел в феврале 1918 г. была прекращена выдача денежных пособий эвакуированному населению [42]. Что в свою очередь приводило к возникновению напряженности в отношениях с местными поселянами. В поволжских колониях отмечались даже случаи выселения из-за неуплаты. Все это делало возврат на родину, в свои колонии, одной из возможностей дальнейшего выживания немцев западных губерний.
Уже к июлю 1918 г. значительная часть колонистов западных губерний, в среднем около 50%, покинула поволжские селения [43}. Сам же процесс возвращения на родину был остановлен развернувшейся гражданской войной, когда официально всякое передвижение немцев запрещалось. Однако самовольное возвращение все же продолжалось. Определенная, хоть и крайне незначительная их часть не покинула поселения, по различным причинам оставшись здесь на жительство, влившись в число поволжских немцев.
Политика царизма в отношении немецкого населения страны не была продиктована государственными интересами России. Правительство стремилось ликвидировать свои просчеты в военно-политической и социально-экономической сферах путем разыгрывания национальной карты, тем самым расписываясь в собственной несостоятельности. Однако реализация данного курса сильно ударила по гражданам немецкой национальности не только в этико-моральом, но и экономическом отношении. За короткий период времени немецкие колонисты из западных окраин России превратились из прежних хозяев в «переселенческий элемент» — людей без земли, без постоянных занятий и без определенного будущего.

Примечания
1. Плеве И.Р. Социальное и экономическое положение немцев, депортированных в Нижнее Поволжье в 1915/16 гг. Рукопись статьи.
2 Энгельсский филиал Государственного архива Саратовской области (далее -ЭФ ГАСО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 243. Л. 10.
3. Там же. Ф. 321. Д. 99. Л. 13.
4. Саратовский вестник. 1915. 6 сентября, 14 ноября.
5. Плеве И.Р. Указ. соч.
6. Там же.
7. ЭФ ГАСО. ф. 91. Оп. 1. Д. 1085. Л. 44.
8. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 243. Л. 12.
9. Там же. Ф. 95. Оп. 1. Д. 484. Л. 19.
10. Там же. Ф. 321. Оп. 1. Д. 99. Л. 47.
11. Подсчитано по фондам ЭФ ГАСО.
12. ЭФ ГАСО. Ф. 62. Оп. 1. Д. 246. Л. 7.
13. Там же. Ф. 107. Оп. 1. Д. 42. Л. 42.
14. Там же. Ф. 321. Оп. 1.Д. 91. Л. 10.
15. Там же. Ф. 291. Оп. 1.Д. 1. Л. 58 об.
16. Там же. Ф. 321. Оп. 1. Д. 99. Л. 32.
17. Плеве ИР. Указ. соч.
18. ЭФ ГАСО. Ф. 321. Оп. 1. Д. 99. Л. 26.
19. Там же. Л. 35.
20. Подсчитано но фондам ЭФ ГАСО.
21. ЭФ ГАСО. Ф. 291. Оп. 1. Д. 11. Л. 133.
22. Там же. Ф. 95. Оп. 1. Д. 484. Л. 11-12.
23. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 243. Л. 3.
24. Там же. Ф. 93. Оп. 1. Д. 357. Л. 2.
25. Там же. Д. 362. Л. 8.
26. Там же. Ф. 95. Оп. 1. Д. 484. Л. 8. 27.Там же. Ф. 821.Оп. 1.Д.99.Л. 15.
28. Там же. Л. 42.
29. Там же. Ф. 93. Оп. 1. Д. 357. Л. 130.
30. Там же. Ф. 291. Оп. 1. Д. 6. Л. 52; Ф. 321. Оп. 1. Д. 99. Л. 23.
31. Там же. Ф. 321. Оп. 1.Д. 99. Л. 44.
32. Там же. Л. 33.
33. Там же. Л. 64.
34. Там же. Ф. 93. Оп. 1. Д. 357. Л. 130.
35. Лиценбергер О.Л. Евангелическо-лютеранская церковь Святой Марии в Саратове. Саратов, 1995. С. 37-38.
36. ЭФ ГАСО. Ф. l.Oп. 1. Д. 231. Л. 30.
37. Плеве И.Р. Указ. соч.
38. ЭФ ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 231. Л. 38.
39. Там же. Ф. 93. Оп. 1. Д. 357. Л. 150.
40. Там же. Ф. 321. Оп. 1. Д. 99. Л. 80.
41. Там же. Ф. 93. Оп. 1. Д. 357. Л. 153.
42. Там же. Л. 161.
43. Подсчитано по фондам ЭФ ГАСО.

 Отправлено: 15.03.10 15:33. Заголовок: ТРУДНАЯ ДОРОГА ДОМОЙ..

ТРУДНАЯ ДОРОГА ДОМОЙ: ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭМИГРАНТОВ В АССР HEMЦEB ПОВОЛЖЬЯ В 1920-Е ГГ.

Е.М. Ерина

Миграционные процессы в Поволжье в двадцатые годы были вызваны целым рядом причин экономического и политического характера.
Процесс обезземеливания и обнищания поволжских крестьян, в том числе и большей части многодетных немецких колонистов, вызвал поток эмиграции в начале XX века в Америку, пик которой пришелся на 1909-1913 гг.
Немаловажными факторами в истории эмиграции поволжских немцев, как и немцев, прожинающих и других регионах страны, явились отношение к ним властей и части населения, связанное с первой мировой войной, с подготовкой царе кого указа о выселении немцев с обжитых земель в 1915 г., а также последовавшие за этим революция, гражданская война, экспроприация земель у помещиков, национализация и т.д. Часть немцев выехала в Германию и 1918 I. с войсками, другие ушли через Крым с Врангелем, некоторые переходили границу самостоятельно. Процесс этот был настолько стихийным, что не поддавался учету.
Дальнейшие события в Советской России также способствовали непрекращающейся эмиграции.
Огромное количество «беженце» голода» дал 1921 год, год массового переселенческого движения из Области немцев Поволжья. Недород 1924 г. вынудил многие семьи выехать в Америку к родственникам, которые обосновались там в период первой и второй волн эмиграции. И этот процесс продолжался вплоть до 1929 г.
Решение властей в 1925 г. о выселении «крупных землевладельцев», бывших помещиков, а затем и раскулачивание вынудили покинуть пределы Немреспублики свыше 25 тысяч человек [1].
В то же время с 1924 г. Немреспублика принимала меры для реэмиграции своих сограждан из Америки и Германии, надеясь с их помощью восстановить разрушенное и разоренное действиями самой же Советской власти сельское хозяйство. Было также принято решение о вселении в АССР НП выселенцев довоенного времени из региона Сибири и других мест России [2].
В двадцатые годы, правда в небольшом объеме, шел процесс эмиграции в Немреспублику по политическим мотивам из Германии, Австрии, Норвегии, Прибалтики, возвращались также военнопленные.
Рамки настоящей статьи не позволяют осветить все миграционные процессы. Поэтому остановимся лишь на тех из них, которые связаны с последствиями голода и американской реэмиграцией.
Даже неполная статистика голода в Поволжье 1921 г. показала, что с территории Трудовой коммуны Области немцев Поволжья выехало свыше 41 тыс. стихийных беженцев и около 4 тыс. было Вывезено централизованным порядком по нарядам центра на Украину, в Азербайджан, Туркестан, на Кавказ, в Сибирь и другие регионы страны. На сентябрь 1922 г. возвратилось из них лишь чуть более 14 тыс. [3].
Статистка в этот период не упоминала о «беженцах голода», выехавших в Германию и Америку. В Германии они жили не только рассеянными по всей стране, но и компактно, в специальных лагерях Prensisch — Holland, Leitchen и др. В стране оказались выходцы буквально из всех кантонов АССР НП: Вольского, Голо-Карамышского, Каменского, Краснокутского, Марксштадтского, Палласовского, Тонкошуровского, Ровненского и др. Толчком к возвращению эмигрантов в Республику немцев Поволжья явилось постановление ЦИК и Совнаркома АССР НП, утвержденное личной подписью председателя ВЦИК М.И. Калинина «Об амнистии в ознаменование преобразования автономной Области Немцев Поволжья в АССР ПП» от 27 марта 1924 г. [4]. Были составлены именные списки беженцев, от имени которых поданы в полпредство СССР, по предписанию от 29 апреля 1924 г., заявления на возвращение эмигрантов в Немреспублику. В список было внесено 92 семьи в составе 527 человек [5].
9 июля 1924 г. Постоянная комиссия Совета труда и обороны СССР по трудовой, сельскохозяйственной и промышленной иммиграции и эмиграции (КОМСТО) направила список в ЦИК республики для выяснения в срочном порядке следующих вопросов: остались ли земледельческие хозяйства в селах у этих семей, смогут ли они им быть возвращены сельским обществом и остались ли у них poдственники в Немреспублике [6]. ЦИК составил списки по кантонам, в которые была внесена уже 161 семья (647 человек), и поручил Наркомвнуделу запросить по этому вопросу кантонные административные отделы [7]. По собственной инициативе Наркомвнудел и ЦИК добавили еще два вопроса: каково отношение сельских обществ и самого кантисполкома к возвращенцам [8]. Казалось бы, более всех изначально должна быть заинтересована Немреспублика в возвращении своих сограждан, в получении дополнительных рабочих рук. Одновременно ЦИК поручил Главполитуправлению выяснить «благонадежность указанных глав семей». Сначала «политически неблагонадежным» был признан только один из списка — Август Бопп, колонист из Скатовки, как участник бандитизма 1921 г., а в ходе работы с кантонами к «нежелательным» для выезда были отнесены уже 5 глав семей. Представительство при Президиуме ВЦИК указало на ошибочность такого решения, так как на этих лиц распространялась амнистия, в частности, ее третий и четвертый пункты, гласящие: «Освободить полностью от наказания тех из участников политического бандитизма на территории АССР HП кто принадлежит к классу рабочих и крестьян и не являлись зачинщиками или организаторами восстаний», и далее: «...разрешить возвращение на родину, с полным освобождением от наказания, тем из граждан АССР НП, кто покинул пределы РСФСР в период революции или в связи с отдельными белогвардейскими авантюрами, не являясь активными их участниками, не принадлежали к враждебным Советской власти политическим партиям и, находясь за пределами РСФСР, не проявили в отношении к ней активно-враждебной деятельности» [9].
В апреле 1925 г. работа была закончена и КОМСТО был препровожден весь материал. В сопроводительном письме ЦИК указывал, что против въезда немцев-колонистов возражений нет, но из 92 семей 12 никому не известны в местах прежнего проживания [10].
В августе 1925 г. представитель Немволбанка Дейлов побывал в лагере наших «беженцев голода» во Франкфурте-на-Одере и получил список еще 77 семей (360 человек), а чуть раньше, в конце мая 1925 г., в НКВД были направлены анкеты на 14 семей, также жаждущих возвратиться в Россию [11]. 20 апреля 1926 г. Немволбанк обратился к председателю ЦИК т. Швабу с сообщением, что колонисты, находящиеся в Германии, уволились с работы, так как им было объявлено о возвращении в СССР. В связи с неясной задержкой выезда у них сложилось впечатление, что «их этой амнистией просто подвели и оставили без куска хлеба». В письме излагалась просьба как можно быстрее урегулировать данный вопрос, дабы не подрывать авторитет Немреспублики [12].
В конце августа буквально подряд пришли два транспорта репатриантов из Германии. В составе первого — 30 семей (124 человека) везли с собой 448 мест багажа на 157 центнеров; второго — 87 человек и 169 мест багажа, Сопровождающим немало пришлось потрудиться, чтобы заставить Германское акционерное общество «Дерутра», с которым Германское консульство заключило договор, отправить реэмигрантов в поездах вместе с багажом, с которым они не хотели расставаться, боясь за его сохранность в России. Они объяснили, что везут много вещей с целью продажи. Мануфактура, которая дешева в Германии, могла им дать возможность на средства от ее продажи в России обзавестись хозяйством. Рассказывая о новейшей технике и удобрениях, применявшихся в сельском хозяйстве Грмании, они мечтали у себя на родине применить полученные знания. С интересом расспрашивали, возможно ли на Волге приобрести трактор, каковы формы наделения землей, каков урожай, будет ли помощь от правительства... И хотя возвращенцы весьма нелестно отзывались о деятельности Verein der Wolgadeutschen, объясняя это тем, что пасторы-«распределители» покупали себе дома в 11-13 комнат на пожертвования американцев для немцев из Поволжья. Документально этот факт не только не подтвердился, но опровергается актами проверок и отчетом в печати о деятельности общества.
31 августа 1926 г. представитель ЦИК республики А.К. Маттерн доставил еще 95 реэмигрантов (22 семьи) на родину тем же путем — через Ленинград, оттуда в 3 теплушках при багажном вагоне через Москву на Волгу, обеспечив им как льготный (75%) проезд по железной дороге до Саратова, так и денежные средства, выделенные германским консульством на всех репатриантов (по 80 марок на взрослого, по 40 — на детей 5-10 лет и на детей до 4 лет — по 15 марок); Список реэмигрантов, с указанием сел, где они будут проживать, А. Маттерн передал ЦИК [13]. В докладной записке ЦИК он писал, что «настроение у всех реэмигрантов хорошее, радостное, ругают германцев на чем свет стоит за их жестокую эксплуатацию немцев-колонистов как рабочей силы при грошовой оплате труда. Говорят, что все колонисты с удовольствием вернулись бы домой, но у них нет денег на дорогу, а германцы ради эксплуатации задерживают, пропуская небольшие партии». Естественно, что в этом высказывании уже явно видны пропаганда советского образа жизни и отсутствие информации за границей об истинном положении дел в советской России. Реэмигранты рассказывали, что даже пастор Штенцель «...выражал надежду на старости лет вернуться в Красный Яр». Далее Л. Маттерн сообщал, что больших партий реэмигрантов в ближайшем будущем не ожидается, только одиночки. Одиночки же прибывали в Поволжье еще ив 1927 г. [14].
«Беженцы голода» беспокоили Немреспублику не только из-за рубежа. И когда в ленинградской прессе появилась неблаговидная статья о бывших выходцах из Немреспублики, пришлось для выяснения обстоятельств направить в северную столицу представителя АССР НП при ВЦИК Э. Гросса. Оказалось, что поволжские немцы, в очередной раз оставшись без работы, объединились в трудовую артель НЕП (немцы Поволжья). Но губисполком отказал в утверждении устава, а при этом положении даже создать профсоюз для защиты своих прав было невозможно. Без работы же нельзя было и думать о возвращении на родину, так как необходимы были средства как на оплату проезда, так и на обзаведение домом на родине. Разоренная голодом и неурожайными годами республика с ее дефицитным бюджетом не могла оказать помощь своим согражданам. И несмотря на это, 17 семей (63 человека) подготовились к выезду на родину к осени, но в Ленинграде оставалась еще 51 семья «беженцев голода», судьба которых в самом скором времени не могла быть решена [ 15]. И власти Немреспублики в мае 1926 г. обратились за помощью в Ленинградский губисполком.
В АССР НП желали возвратиться не только «жертвы голода». В 1925-1926 гг. в КОМСТО по иммиграции поступали заявления от граждан, вынужденных покинуть страну в годы революции и гражданской войны. По каждому заявлению шло официальное расследование, в том числе и по линии ГПУ, запрашивалось мнение сельского общества и кантисполкома. Но решающее слово оставалось за КОМСТО, и зачастую решение комиссии входило в противоречие с решением местных властей Немреспублики. Так, было отказано во въезде в СССР из Германии Теодору Штремплеру на том основании, что до выезда из России в 1918 г. он являлся помещиком и владел в селе Линденау Куккусского кантона вместе с отцом 74 десятинами земли с постройками и инвентарем. Не помогло согласие сельского общества и его решение от 25 мая 1926 г. предоставить Штремплеру 15 десятин земли из общественного фонда, не было принято во внимание и согласие Куккусского кантисполкома о возможности возвращения семьи Штремплера. КОМСТО не только отказала ему во въезде в СССР, но и обратила внимание властей Немреспублики на недопустимость решений, которые «явно расходятся с нашей общей политикой раскулачивания» [16].
С большим трудом властям Немреспублики, опираясь на свое законодательство, удавалось добиваться возвращения реэмигрантов.
Наиболее тяжелой и объемной была работа, связанная с реэмиграцией поволжских колонистов из Америки, а точнее — из Северо-Американских Соединенных Штатов (САСШ).
В 1923 г. в САСШ был командирован член ЦИК АССР НП А.П. Шнейдер в качестве уполномоченного Немволбанка для открытия агентства в Чикаго. Кроме основной работы по привлечению капиталов в республику ему поручено было приступить к организации планомерной отправки бывших выходцев из Поволжья. Наркомзему было поручено разработать программу возрождения как единоличных, так и обобществленных хозяйств за счет возвращенцсв. Постоянная комиссия проинструктировала А. Шнейдера о порядке эмиграции. Ему было указано, что одиночная реэмиграция как промышленных рабочих, так и земледельцев, желающих получить земельные участки из свободного государственного земельного фонда в единоличное пользование, нежелательна. Единственно приемлемой формой реэмиграции в СССР правительство считало группово-коллективную, дабы группы могли привести с собой необходимое количество машин, орудий труда и наличного капитала для организации образцовых коллективных хозяйств (коммун, артелей и прочее) без помощи советского правительства. Относительно одиночных реэмигрантов, в связи с неурожаем в Поволжье и необходимостью принимать меры к изменению методов хозяйствования, теперь уже КОМСТО подняла вопрос перед ЦИК АССР ПП о ее разрешении, но только с той целью, чтобы они своими средствами и приобретенными в Америке навыками могли бы создать на основе достижений передовой техники образцовые хозяйства, дабы показать местному населению, как нужно работать, применяясь к климатическим условиям края [17].
Тем временем А.П. Шнейдер развил в Северной Америке бурную деятельность по организации банковской работы и реэмиграции Основная клиентура банка — выходцы из немцев Поволжья: эмигранты дореволюционного периода, как принявшие американское подданство, так и большей частью не принявшие его; после 1917 г. — «беженцы голода» и прибывающие в двадцатые годы на воссоединение семей.
В тезисах к докладу о работе в Северной Америке А.П. Шнейдер дал следующую статистику: в Штатах — около 30 тыс. семейств, около 180 тыс. человек из немецких колоний, в Канаде — около 10 тыс. семейств, т.е. почти 50% населения Немреспублики проживают в Америке, из них принявших американское подданство всего 10-15%, остальные «упорно считают себя гражданами России и не принимают другого подданства, а ждут лишь первой формальности для возвращения» [18].
Доклад А.П. Шнейдера подтвердил, что основная часть выходцев из России — это «обезземеленные» колонисты, выехавшие в 1910-1914 гг. прежде всего в поисках работы и лучшей доли, а часть — с целью избавления от солдатчины. Теперь они ждут возвращения на Родину. Вторая категория лиц — те, кто на заработанные в Америке средства желает в России обзавестись собственным хозяйством; и третья — отдельные лица со значительным капиталом, которые жаждали вложить средства в развитие промышленности новой республики. Причина такого настроения на выезд в Россию представителю Пемволбанка виделась в ухудшении положения фермеров, в тяжести труда городского рабочего в Америке, в надежде, что «политические и хозяйственные перемены в России дадут возможность устроить в ней лучшую жизнь» [19].
Но для выполнения работы по реэмиграции необходимо 6ыло решить проблему получения паспортов и разрешений на выезд в Россию, а также разработать положение о возвращении как групп для поселения земельным обществом па свободных землях, так и одиночек.
Разрешения на выезд реэмигрантов оставались прерогативой КОМСТО. Одиночки же должны были подавать свои заявления в отдел виз НКИДа в Москве. 18 сентября 1924 г. КОМСТО на имя А. Шнейдера в Агентство Немволбанка в Чикаго сообщила о преследовании в СССР 37 немцев-реэмигрантов, прибывших с целью ведения единоличного хозяйства. И указала, что А. Шнейдер нарушает порядок выезда реэмигрантов из-за границы, так как это одиночки, а не сельскохозяйственные или промышленные коллективы, и им разрешения на выезд дает только НКИД. Но учитывая, что группа была уже в пути следования, ее неудобно было задерживать для оформления формальностей выезда, КОМСТО дала распоряжение о пропуске, об освобождении имущества от таможенных сборов и провоза его по льготному тарифу. В то же время комиссия настаивала, чтобы этот случай не стал практикой. И далее КОМСТО сообщала, что обратилась в ЦИК АССР НП с вопросом, как ЦИК относится к одиночной реэмиграции земледельцев из-за границы...
Касаясь организации помощи голодающему населению Немреспублики, КОМСТО сообщала, что союзное правительство, борясь с голодом, не желает «вмешательства в это дело иностранных филантропов и нежелательных политических последствий. Вам следует в своей агитации и организации не выдвигать мотив голода, т.к. это может послужить политическим капиталом для заграничных контрреволюционеров в их агитации против признания СССР САСШ» [20].
4 марта 1925 г. правительство Немреспублики обратилось в Наркомат иностранных дел с просьбой об изменении порядка получения виз эмигрантам, направляющимся в АССР НП, о создании своей комиссии. На имя председателя КОМСТО Смольянинова М. Литвинов, зам. Наркома НКИД, в письме под грифом «секретно» писал, что он возражает против установления исключительного порядка получения виз для Немреспублики и тем более представления «совершенно неизвестному» НКИД Шнейдеру права «фактического выполнения консульских функций в Соединенных Штатах». НКИД даже отклонил возможность сбора Шнейдером анкет на земледельцев-одиночек, так как «они могут своим опытом и знаниями сельского хозяйства заинтересовать не только Поволжье». Москва не учитывала, что выходцы из Поволжья любили не Советскую Россию, а родную поволжскую землю, и во многом ностальгия по родным местам звала их в трудный, порой непреодолимый путь на Родину. И все же НКИД принял решение: выдача виз — его прерогатива, и все реэмигранты должны присылать свои заявления по почте только в отдел виз в Москву [21].
А тем временем Шнейдер продолжал принимать заявления о возвращении на Родину. Сохранились целые тома документов по реэмиграции из Америки: заявления, опросные листы, анкеты возвращенцев, решения общих собраний сел, постановления кантисполкомов с описанием сохранившегося земледельческого хозяйства. Например, Лореш Христиан Яковлевич в 1913 г. из бедности выехал в Америку на заработки из села Шталь (Звонаревка). Семья осталась дома. Война, блокада, гражданская война мешали возвратиться. 800 долларов сберег колонист, которые он мечтал вложить в развитие своего хозяйства. Мечта осуществилась. 21 октября 1924 г. вопрос был решен положительно, так как и ГПУ не нашло на него компрометирующих сведений [22]. Или Эдуард Шнейдер из Эндерса (Усть-Караман): в Америке с 1909 г. За время эмиграции умер отец, осталась в хозяйстве в нужде больная мать. Сделал сбережения в две тысячи долларов. Достаточно как на дорогу, так и на организацию небольшого, но здорового крестьянского хозяйства. В своем заявлении Шнейдер писал: «Я крестьянин от роду и всегда меня тянуло в наши родные заволжские степи... Присовокупляю, что все время безвыездно жил в Америке, в контрреволюционных делах не был замечен, а наоборот, всецело симпатизирую Советской власти» [23].
Любовь к родине в семьях выходцев из России передавалась и детям. Соломон Фишер из села Фишер (Теляузе) писал, что семья возвратится позже. Он торопился, так как хочет служить в Красной Армии. Мальчику в момент выезда из России было всего 9 лет [24]. Изучение этих заявлений, этих судеб может стать темой специального исследования.
7 февраля 1925 г. к Наркому иностранных дел СССР обратился зам. председателя ЦИК АССР НП с просьбой разъяснить, каким законоположением пользоваться в вопросе восстановления в правах гражданства лиц, проживающих в Америке, выходцев из Российской империи. На что 14 мая 1925 г. уполномоченный НКИД сообщил президиуму ЦИК о нежелательной реэмиграции из Америки в широком масштабе. НКИД направил такие указания как полпредствам, так и консульствам. Исключение было сделано лишь для лиц, вызываемых или кем-либо рекомендуемых [25]. Этим тут же воспользовалось представительство Немволбанка. На заявлениях появились отметки такого рода, что помогло целому ряду колонистов возвратиться на Родину. Исключения были сделаны и для лиц, представивших удостоверения сельсоветов, что у них в СССР имеется хозяйство, нуждающееся в работнике. Причем все эти новшества касались реэмигрантов из Америки. В Канаде официальный агент СССР в Монреале принимал заявления на общих основаниях, но срок их приема заканчивался 14 марта 1925 г. После всех обращений постановлением ВЦИК от 9 ноября 1925 г. срок подачи заявлений для граждан АССР НП, находящихся вне пределов Союза, был продлен, но только до 8 мая 1926 г. [26].
С мая 1926 г. началось ужесточение порядков для тех, кто не успел выехать в Россию.
11 октября 1926 г. КОМСТО специально обратилась к вопросу о реэмиграции из САСШ выходцев из АССР НП, отметив, что реэмиграция принимает значительные размеры — около 150 семейств. Что теперь она будет происходить только в порядке рассмотрения индивидуальных ходатайств и то при условии, если не утрачена хозяйственно-семейная связь реэмигранта с родными, или если он возвращается в хозяйство родных, для которых его приезд необходим, а также если земельное общество согласно принять его в число своих членов, и это при непременном условии, что реэмигрант не принял иностранного подданства. На этом основании КОМСТО пересмотрела очередные 88 ходатайств, при этом утвердила список на 28 человек и отказала во въезде 32 [271.
Каковы же были мотивы в отказе от массовой реэмиграции? Новая власть боялась «оторванных в идеологическом отношении» от населения Немреспублики реэмигрантов, а проверить их на «идеологическую классовую выдержанность» ей не представлялось возможным из-за отсутствия дипломатических отношений с САСШ, доверить же такую работу представительству Немволбанка Москва не хотела [28].
Когда в очередной раз, 25 октября 1926 г., из списка, представленного в КОМСТО Немреспубликой, было вычеркнуто 9 семей (14 человек) [29], представитель АССР НП при Президиуме ВЦИК 15 ноября 1926 г. сообщил ЦИК АССР о том, что КОМСТО рассматривает теперь все ходатайства реэмигрантов Немреспублики и отклоняет не предполагаемое количество в 50%, а гораздо большее, оставляя возможность возвратиться лишь 15-20%. Примеры препятствий не выдерживали критики: колонист 54-х лет едет к матери и сестрам со своей семьей, с детьми уже самостоятельными. Общество — за приезд. КОМСТО отказывает, как утратившему хозяйственно-семейную связь, так как у него своя семья, а его сестры, как предполагается, замужем и могут сами содержать его престарелую мать.
Представитель ВЦИК, описывая эти примеры, практически подсказывал, как можно обойти препоны КОМСТО, он разъяснял, что от обществ идут три вида заключений: «не возражает»; «признает желательным»: «принимает в члены», то есть наделяет землей. Только третье заключение в комиссии проходит. КОМСТО отказывала в выезде из Америки и тем гражданам, в делах которых не было заключения земельного общества. Далее, если в России эмигрант был земледельцем, а в Америке стал ремесленником, отказывала с пояснением, что он не будет заниматься сельским хозяйством, а пополнит биржу труда. «Гуманное» советское государство не впускало и всех пожилых граждан, рассматривая их как «собесовский элемент». Исключение делала КОМСТО лишь для граждан, работающих на американских фермах [30].
Наркомзем и руководство Немреспублики к этому времени уже начали ощущать, какую выгоду дают для развития хозяйства республики реэмигранты и всеми силами пытались бороться с центром, чтобы принять как можно больше людей.
15 ноября 1926 г. в коллегию Наркомвнудела вновь обратился представитель АССР НП при Президиуме ВЦИК с обоснованием, что основная часть эмигрантов выезжала из России в 1909-1913 гг. на заработки, что только война и последовавшие за этим катаклизмы не дали возможности возвратиться на Родину. После окончания гражданской войны эмигранты стали восстанавливать связи с родственниками. В 1921 г. особый комитет из немцев — выходцев из Поволжья посылал через АРА продукты, вещи и деньги в область немцев Поволжья. В Германии даже возникли специальные посреднические организации Hilfswerk der Wolga-deutschen, Verein der Wolgadeutschen, Kolonistenbank в Германии. Агентство Немволбанка было создано с целью взять их работу в свои руки. Банку это удалось. Через него пошли посылки и деньги [31].
Правительство вновь обратилось в союзные органы с просьбой не препятствовать вывозу капитала из Америки. В своем обращении подчеркивало не только необходимость реэмиграции, но и сохранения и оживления экономических связей между крестьянством Немреспублики и выходцами из Поволжья, обосновавшимися в Америке и не желавшими возвращаться на родину.
Но новая власть уже готовила железный занавес. Первой ласточкой явилось принятие Совнаркомом АССР НП под давлением Москвы закрытого решения об отказе из «идеологических соображений» от «активной работы по возвращению эмигрантов» из Америки [32]. Затем было закрыто, якобы за убыточностью, американское агентство Немволбанка в Чикаго. В 1929 г. был наложен запрет на миграционные процессы, связанные с заграницей.

Примечания
1. А. Гермаи. История Республики немцев Поволжья в событиях, фактах, документах. М., 1996. С. 17.
2. Филиал Государственного архива Саратовской области в т. Энгельсе (ЭФ ГАСО). Ф. 849. Оп. 1 о/д. Д. 140. Л. 20 об.
3. Там же. ОАФ. Р. 38. Оп. 2. Д. 23. Л. 2-22; Оп. 4. Д. 10. Л. 13.
4. Там же. Р. 849. Оп. 1. Д. 8. Л. 2, 3, 6.
5. Там же. Р. 1100. Оп. 1. Д. 6. Л. 35-44, 47-67.
6. Там же. Р. 849. Оп. 1. Д. 16. Л. 9.
7. Там же. Р. 1100. Оп. 1. Д. 6. Л. 92, 96, 103, ПО. 115, 120, 121, 127, 130, 137.
8. Там же. Г. 849. Оп. 1. Д. 16. Л. 20; Д. 140. Л. 3 об.
9. Там же. Д. 3. Л. 9-10.
10. Там же. Д. 16. Л. 13, 20, 22, 26.
11. Там же. Д. 28. Л. 124, 200-206.
12. Там же. Д. 33. Л. 164.
13. Там же. Л. 274-275, 324-325.
14. Там же. Л. 271.
15. Там же. Д. 47. Л. 90.
16. Там же. Л. 193.
17. Там же. Л. 5. Г) об.
18. Там же. Д. 4. Л. 22-23.
19. Там же. Л. 30-32.
20. Там же. Д. 47. Л. 2.
21. Там же. Л. 8.
22. Там же. Д. 28. Л. 3-13.
23. Там же. Л. 48-19.
24. Там же. Л. 26.
25. Там же. Д. 47. Л. 11-12.
26. Там же. Л. 12, 15.
27. Там же. Л. 171, 172.
28. Там же. Л. 173.
29. Там же. Л. 175.
30. Там же. Л. 179.
31. Там же. Л. 181.
32. Л. Герман. История Республики немцев Поволжья в событиях, факчах, документах. М., 1996. С. 58.

 Отправлено: 15.03.10 16:10. Заголовок: ДЕПОРТАЦИЯ HEMEЦKOГO..

ДЕПОРТАЦИЯ HEMEЦKOГO НАСЕЛЕНИЯ ИЗ САРАТОВА, САРАТОВСКОЙ И СТАЛИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТЕЙ

А.А. Герман

Проблема депортации немцев из Поволжья на сегодняшний день разработана достаточно основательно, однако обнаруженные недавно документы заставляют внести некоторые коррективы в имеющиеся представления об этом историческом факте. Кроме того, в предыдущих исследованиях речь шла главным образом о немцах из Республики немцев Поволжья, между тем немало немецкого населения проживало в соседних Саратовской и Сталинградской областях. В Саратове численность немецкой общины составляла перед войной 11,3 тыс. чел., в различных районах Саратовской области общее число немцев превышало 35 тыс. В Сталинграде и Сталинградской области насчитывалось 26,2 тыс. граждан немецкой национальности [1]. Все эти люди, как и жители Республики немцев Поволжья, были выселены в сентябре 1941 г. на основании постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 26 августа 1911 г. Нам уже доводилось писать об этом постановлении в своей монографии [2]. Полный его текст в настоящее время опубликован [3].
Довольно долго считалось, что существовало еще одно постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) — от 12 августа 1941 г. № 2060сс, якобы до сих пор не найденное. Впервые об этом написал еще в 1991 г. II.Ф. Бугай [1]. К сожалению, другие исследователи депортации немцев из Поволжья приняли это утверждение за аксиому. Это относится и к автору настоящей статьи [5]. Однако проведенное нами в этом году фронтальное обследование протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) и особых папок Политбюро за 1941 год позволяет теперь уверенно утверждать, что никакого постановления от 12 августа 1941 г. о немцах Поволжья не существует, и вообще, в этот день, накануне и позднее, вплоть до 26 августа, вопрос о депортации поволжских немцев не рассматривался.
Постановление под номером, указанным Н.Ф. Бугаем, существует, но оно от 12 сентября 1941 г. и называется «О расселении немцев Поволжья в Казахстане». В нем Центральному Комитету Компартии Казахстана дается разрешение расселять немцев Поволжья не целыми колхозами, как предписывалось в постановлении от 26 августа, а группами семей [6]. Таким образом, ошибка в месяце принятия постановления внесла существенную путаницу и в представления о механизме подготовки И проведения депортации.
Изучение протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) позволяет установить такой интересный факт, что за довольно короткий промежуток времени, с 26 августа по 12 сентября, вопрос о «своих» немцах рассматривался на заседании Политбюро 5 раз! 26 августа было принято известное нам постановление. 28 августа высшие партийные руководители рассмотрели и утвердили проект Указа Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» [7]. Если учесть, что заседание Политбюро проводилось поздно вечером и даже ночью, а Указ принят Президиумом Верховного Совета СССР в тот же день, то кажется весьма сомнительным, чтобы имел место сам факт заседания Президиума Верховного Совета. Скорее всего, проект Указа был подписан М. Калининым и Л. Горкиным, и на этом вся процедура принятия документа завершилась. Подобная практика работы высшего советского руководства в годы войны имела место. Таким образом, можно утверждать, что недоброй памяти Указ от 28 августа 1941 г. был не только юридически неправомочным, но и по сути дела сфальсифицированным.
81 августа Политбюро рассмотрело вопрос «О немцах, проживающих на территории Украинской СССР» [8]. Было принято постановление, предписывавшее в 9 областях Украины весь «антисоветский элемент» среди немецкого населения арестовать, а всех немцев-мужчин в возрасте от 16 до 60 лет направить в строительные батальоны.
6 сентября на очередном заседании Политбюро принимается постановление «Об административном устройстве бывшей Республики немцев Поволжья», которое на следующий день обретает форму Указа Президиума Верховного Совета СССР [9]. И наконец, 12 сентября принимается постановление «О расселении немцев Поволжья в Казахстане»[10].
Объективных причин для выселения немцев из Поволжья не было. Саратовские и сталинградские немцы, как и немцы в АССР МП, к режиму относились лояльно, большинство их, особенно молодежь, воспитанная на большевистских идеологических установках, восприняли начало войны как личную трагедию, проявляли чувство патриотизма, готовность защищать свою Родину от агрессора, демонстрировали трудовой порыв. Об этом свидетельствуют многочисленные сводки и донесения местных партийных и советских органов в Саратовский и Сталинградский обкомы ВКП(б) и доклады областного руководства в центр. Правда, как сообщалось в тех же донесениях, отдельные граждане немецкой национальности проявляли «пораженческие» настроения, имевшееся у них недовольство режимом проявлялось в «антисоветских» высказываниях.
Так, некий И. Вильгельм из колхоза им. Энгельса Ершовского района Саратовской области в разговоре с колхозниками высказал следующее: «Руководители-коммунисты только говорят, что сейчас жизнь при советской власти хорошая, но это все неверно и неправда. Разве мы не знаем того, как нас советская власть довела до нищеты? Мы как были запряженные в ярмо — день и ночь работаем и ничего не можем сказать против власти и ее порядка. В этих колхозах замучили нас, работаем не покладая рук, а ничего не получаем, находимся босые и разутые, в старое время мы жили гораздо лучше...» [11].
Были и люди, связывавшие свои надежды на улучшение жизни с победой в войне Гитлера. Например, в колхозе им. Молотова Балаковского района Саратовской области чабан Д. Кайль в «беседе с колхозниками» хвалил Гитлера. Как отмечается в донесении, «колхозники были возмущены этой антисоветской агитацией и потребовали привлечения фашистского крикуна к ответственности» [12].
Об отсутствии каких-либо серьезных оснований для выселения немцев из Поволжья говорит и сам характер постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 26 августа. В нем излагается лишь механизм осуществления депортации и нет ни слова о «вине» поволжских немцев. Это вполне объяснимо. Ведь документ партийно-советские функционеры готовили для самих себя как закрытый и потому нужды придумывать «вину» не было.
Совсем иное дело — Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Он должен был придать хоть в какой-то степени «законный» характер репрессивному мероприятию против целого народа, гигантскому по своим масштабам. Утверждение о том, что немцы Поволжья (общей численностью около 450 тыс. чел.) прячут у себя «десятки тысяч» диверсантов, может вызвать смех, однако именно на этом основании были изломаны судьбы сотен тысяч людей.
Для проведения операции по выселению немцев из Саратова и Саратовской области привлекались силы и средства НКВД: 238-й полк конвойных войск (1 тыс. чел.), курсанты местного военного училища (1300 чел.). Кроме того, из других областей страны и из Москвы в Саратов были направлены 250 сотрудников аппарата Наркомата внутренних дел и 1 тыс. милиционеров. Оперативной группой войск по Саратову и Саратовской области командовал полковник Воробейков.
В Сталинградской области выселение немцев обеспечивали 33-й полк оперативных войск (1500 чел.), 230-й полк конвойных войск (1000 чел.), 100 сотрудников НКВД и 200 сотрудников милиции. Руководство Сталинградской оперативной группой войск возлагалось на комбрига Сладкевича. Общее руководство частями войск НКВД, задействованными на обеспечении операции по переселению немцев из Поволжья, осуществлял генерал-майор Ачкасов, который находился в непосредственном подчинении заместителя наркома внутренних дел И. Серова, возглавлявшего проведение операции [13].
За 29-30 августа по Саратову и Саратовской области было арестовано 23, по Сталинградской области — 35 немцев из числа «антисоветского элемента». С 29 августа на местах участковыми оперативными группами началось спешное составление учетных карточек на выселявшиеся немецкие семьи. В тот же день войска НКВД, прибывшие в Саратовскую и Сталинградскую области, завершили дислокацию в указанных населенных пунктах [14].
Депортация из Саратова и Саратовской области была проведена с 5 по 18 сентября. Немцев вывезли 25 эшелонами. Из Саратова убыло 13 эшелонов, из Аткарска и Курдюма — по 2, по одному эшелону отправили из Баланды, Бурас, Татищева, Вольска, Аркадака, Римского-Корсакова, Ершова, Озинок [15].
Иным был порядок депортации сталинградских немцев. Всех их собирали к волжским пристаням и водным транспортом отправляли в Астрахань, оттуда по Каспийскому морю — на пароходах и баржах — до Гурьева и лишь затем железнодорожным транспортом к местам расселения. У большинства переселенцев, никогда не видевших моря, оно вызывало страх. Начали распространяться слухи о том, что немцев вывозят в море для того, чтобы утопить. В связи с этим 7 сентября на барже № 063, стоявшей на астраханском причале в ожидании отправки, поднялась паника. Применив суровые меры, охрана навела порядок. Отголоском этих событий, спустя сорок с лишним лет, стали некоторые публикации в немецкоязычных газетах о том, что якобы существовал план массового утопления немцев в Каспийском море [16].
Можно понять чувства людей, не по своей воле покидавших родные края. Ныне очень пожилой человек, переживший своих детей (ему 95 лет) и доживающий свой век в бывшем Целинограде, — А.Я. Герр вспоминает: «Наш эшелон № 842 ушел с товарной станции Саратова около трех часов ночи 11 сентября 1941 года... Когда эшелон отправлялся со станции, слез не было. Но когда проехали Увек (в то время пригород Саратова. — А.Г.) и въехали на мост, рыдал весь вагон: взрослые и дети, мужчины и женщины. Волга! Наша одиннадцатилетняя дочь, окончившая учебный год с похвальной грамотой, в своем дневнике написала:
«Волга, Волга, мать родная!
Ты, любимая моя...
Я уеду поневоле,
В сердце увезу тебя!» [17]
Несмотря на официальные обвинения, выдвинутые против поволжских немцев, жесткое, а временами жестокое отношение местных властей к выселяемым, большинство жителей Саратовской и Сталинградской областей сохраняли к своим согражданам немецкой национальности теплые чувства, человеческое отношение. Об этом до сих пор хорошо помнят многие ныне пожилые немцы-волжане. Чаще всего вспоминают они участливые слова соседей, слезы русских женщин, расстававшихся со своими немецкими подругами.
В фонде Саратовского обкома ВКП(б) сохранились уникальные документы, подтверждающие отмеченное выше. В частности, «спецсообщение» № 124сс от 13 сентября 1941 г. «О выражении сожаления и организации подарков для переселяемых немцев в столовой-ресторане № 7, в облпотребсоюзе, в дорпровсоже РУЖД и 43 средней школе» [18]. Как видим, даже в условиях угрозы репрессий находилось немало людей, в том числе ответственных работников, которые вопреки официальным установкам проявляли свои лучшие человеческие качества по отношению к коллегам и друзьям, столь неожиданно покидавшим их и уезжавшим навстречу неизвестности.
География расселения немцев из Саратовской и Сталинградской областей, как и немцев из АССР НП, оказалась весьма широкой. Из 13 эшелонов, отбывших из Саратова, 5 вывезли своих пассажиров в Новосибирскую область, 2 — в Омскую область, 2 — в Алтайский край, остальные 4 — в Казахстан (в Павлодарскую, Кустанайскую, Акмолинскую, Семипалатинскую области). Эшелоны из Аткарска, Аркадака, Баланды и Бурас вывезли немцев в Омскую область, остальные — в Павлодарскую область Казахстана. Из 12 эшелонов, отправившихся из Гурьева и перевозивших сталинградских немцев, 8 завершили свой путь в Семипалатинской области и 4 — в Восточно-Казахстанской области [19].
При сравнении общего числа людей в эшелонах перед отправкой (86 126 чел.) и по прибытии на станции назначения (83 789) обнаруживается внушительная разница в 2337 чел. По приблизительным данным известно, что в пути умерли 36 чел., отстали и были высажены по болезни — 72 [20]. Несколько десятков переселенцев были арестованы. Так, в эшелоне № 725 некто Александр Карл «высказывал террористические настроения и намеревался с имеющейся у него антисоветской группой переселенцев в пункте выгрузки уничтожить военную охрану эшелона и уйти за кордон» [21]. Было состряпано еще несколько подобных дел. Однако больше всего переселенцев пострадало за «антисоветские» высказывания. Аресты происходили в момент прибытия эшелонов на место. До этого за каждым заподозренным велось агентурное наблюдение. Скрытые соглядатаи из самих же немцев имелись практически в каждом вагоне. Поэтому соответствующие органы были очень хорошо осведомлены о настроениях пассажиров, их высказываниях и намерениях.
Отмеченные нами людские потери в эшелонах все равно намного меньше разницы в общей численности переселенцев в начале и конце пути. Как представляется, она объясняется погрешностями при подсчете числа людей в эшелонах. Это предположение подтверждается и тем, что в разных сводках и донесениях указывается разное количество людей в эшелонах. Погрешность иногда достигает нескольких десятков человек на один эшелон.
Итак, переселение немцев из Саратова, Саратовской и Сталинградской областей являлось элементом, составной частью общей операции по переселению немцев из Поволжья, где львиную долю переселяемых составляли немцы из Республики немцев Поволжья. Оно проводилось на основании общих документов, одними и теми же методами, в одно и то же время, в одни и те же края и области. В целом в результате проведенной операции за 17 дней из Поволжья в Сибирь и Казахстан 188 эшелонами было перевезено 446,5 тыс. чел. Эта операция была и остается одной из самых крупных за весь период войны.

Примечания
1. См.: ЦДНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 2338. Л. 36; Герман А.А. Немецкая автономия на Волге. 1918-1941. Часть 2. Автономная республика. 1924-1941. Саратов: изд-во Сарат. ун-та. 1994. С. 302.
2. См.: Герман АЛ. Указ. соч. С. 284-286.
3. См.: Герман А.А. История Республики немцев Поволжья в событиях, фактах, документах. М.: Готика. 1996. С. 229-233.
4. См.: Бугай Н.Ф. 40-е годы: «автономию немцев Поволжья ликвидировать...» // История СССР. 1991. № 2. С. 173.
5. См.: Герман А.Л. Немецкая автономия на Волге... Ч. 2... С. 283.
6. См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1042. Л. 20.
7. См.: Герман А.А. Немецкая автономия на Волге... Ч. 2... С. 352.
8. См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1042. Л. 6.
9. См.: Там же. Л. 14.
10. См.: Там же. Л. 20.
11. ЦДНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 2338. Л. 1.
12. Там же. Л. 7.
13. См.: Герман А.А. Немецкая автономия па Волге... Ч. 2... С. 289-290.
14. См.: Там же. С. 297.
15. См.: ЦДНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 2338. Л. 37-39.
16. См.: Герман А.А. История Республики немцев Поволжья ... С. 241.
17. Личный архив автора.
18. См.: ЦДНИСО. Ф. 594. Оп. 1. Д. 2752. Л. 25.
19. См.: ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 83. Л. 208-218.
20. См.: Там же.
21. См.: Там же. Л. 110.

 Отправлено: 15.03.10 16:29. Заголовок: ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОВОЛЖСК..

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОВОЛЖСКИХ HEMЦEB НА ВОЛГУ В KOHЦE 1950-Х ГГ. (ПО МАТЕРИАЛАМ ИСТОРИКО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ ЭКСПЕДИЦИЙ В ПОВОЛЖЬЕ 1995-1997 ГГ.)

Н.А. Малова

Нередко отдельные направления миграционных процессов не находят отражения в архивных документах по разным объективным и субъективным причинам. И в этом случае важнейшее значение имеют материалы устной истории. Например, воспоминания первых колонистов содержат ценные сведения о первых немецких колониях на Волге.
Так получилось, что возвращение поволжских немцев на родину после спецпоселения практически не нашло отражения в документах архивных фондов. Возможно, они пока не обнаружены. В этом случае материалы устной истории, собранные историко-этнографическими экспедициями, позволяют представить процесс возвращения поволжских немцев во второй половине 50-х гг. XX в. [1].
Обратимся к известным страницам истории. 18 декабря 1955 г. вышел указ Президиума Верховного Совета СССР «О снятии ограничений в правовом положении с немцев и членов их семей, находящихся на спецпоселении». Он освободил немцев из-под административного надзора. Этот документ был доведен до сведения спецпоселенцев в январе 1956 г. Процесс возвращения немцев на Волгу был связан с многими трудностями и проблемами. Одна из самых главных — этому препятствовали органы власти на местах спецпоселений. Не везде немцам сразу выдали паспорта. Ряд руководителей хозяйств в Сибири таким образом стремился задержать работников до завершения уборки урожая. Об этом свидетельствуют многие респонденты, в частности Пистер Андрей Христианович, житель села Подчинный (Крацке). 31 августа 1956 г. он приехал в Макаровку (Меркель) с метриками на руках. Паспорт получил лишь зимой 1957 г. в Линево.
Несмотря на определенные препятствия, уже в феврале 1956 г. первые немцы приехали в Поволжье. Сложился своеобразный механизм переезда: сначала приезжали представители семей, чтобы ознакомиться с ситуацией, они договаривались о работе, временном жилье. И фактически переселение началось с конца весны 1956 г., когда стали приезжать целые семьи. Активно этот процесс протекал в 1957-1858 гг. Вспоминает Гудшмидт Александр Фридрихович (с. Каменка): «До 1956 г. жил без документов. Когда сняли со спецпоселения, приехал в Водно-Буерачный с целью посмотреть, можно ли вернуться». Весной 1956 г. приехал в Щербатовку (Мюльберг) Виктор Граф. В начале лета он перевез всю семью. Такая же ситуация сложилась и в семье Вазимиллер Эммы Богдановны (с. Щербатовка). Ее муж Роберт Вазимиллер приезжал в Щербатовку посмотреть, есть ли в селе пустующие дома, и узнать, может ли вернуться вся семья. «В январе 1956 г. объявили о снятии комендатуры, — вспоминает Вольф Мария Егоровна (с. Нижняя Добринка), — сказали, что можете ехать на родину, но не в то село, из которого выселили. В марте 1956 г. дядя поехал в Верхнюю Добринку». В марте того же года приехал в Медведицкое (Франк) Кляйн Фердинанд Егорович. Он договорился о работе, жилье и в апреле перевез всю семью. Целый месяц они жили в конторе МТС со всеми возвратившимися немцами: Нусс, Юстус, Рейсих, Фус. Потом получили квартиры.
В конце 1950-х гг. процесс возвращения немцев осуществлялся не на всей территории бывшей Немреспублики. Немцев не прописывали в селах Саратовской области, тогда как соседняя Волгоградская область принимала немцев с начала 1956 г. Такое положение объясняется причинами экономического характера. На территории Саратовской области не очень остро чувствовался дефицит рабочей силе. Регион бывших немецких колоний активно заселялся в 1940-50-е гг. за счет людских ресурсов всей страны. Только в период войны несколько потоков эвакуированных из западных областей расселились в этих селах. Волгоградская область оказалась в более трудном положении. Она решала ту же проблему за счет своих внутренних ресурсов. И в середине 1950-х гг. проблема нехватки рабочей силы встала особенно остро. Развивались нефтяные промыслы, строилась компрессорная станция в Медведицком (Франк), не хватало работников в колхозах и совхозах. Поэтому руководители хозяйств с радостью принимали немцев.
Директор совхоза села Семеновка сам пригласил немцев приехать, собрал паспорта и прописал вернувшихся. В 1956 г. приехали в родную Семеновку Ортманн, Гард, Кёних. 17 июня вернулся Гетте Давид Кондратьевич, 17 июля — Гайт Давид Кондратьевич. Все семьи поселили в пустующие дома, а в 1960-е гг. совхоз дал ссуды по 10 тыс. руб. на строительство жилья. В совхозе с. Александровки немцев принимали на работу и без прописки в 1960-61 гг. Так, семья Буттерус Лидии Андреевны проработала год в совхозе, а в 1962 г., получив прописку, переехала в Медведицкое (Франк). В 1958 г. десять немецких семей проживали в Алешняках (Диттель). 5 мая 1956 г. приехала в с. Щербатовку (Мюльберг) Вазимиллер (Штайн) Эмма Богдановна. Прописали сразу, так как не хватало людей для работы в колхозе. Аналогичная ситуация сложилась в селах Верхней Кулалинке (Гольштайн), Верхней Грязнухе (Крафт), Песковке (Кольб). Эргарды Давид Генрихович и Генрих Готлибович, Кейль Андрей, Швейдих Яков, Герберт Генрих первыми приехали в Верхнюю Кулалинку.
В те годы стали многолюдными бывшие немецкие села Волгоградской области. В Бутковке (Шваб) вновь приехавшие жили даже в амбарах. В Макаровке (Меркель) в одной комнате проживали 22 чел., в Медведицком (Франк) — 14.
За прошедшие с момента депортации поволжских немцев 15 лет сильно изменился и облик сел, их прежде чистых, ухоженных улиц, аккуратных домов. Эти перемены отмечали все респонденты. Так, в Макаровке (Меркель) из 200 дворов (1941 г.) в 1956 г. осталось только 59. Половина домов во Франке была разрушена. Сильно подействовал вид разрушенного с. Водно-Буерачного (Штефен) на Виль Пелагею Давыдовну: грязные, разбитые улицы, разрушенные дома. Она задумалась о возвращении в Сибирь. Но в 1957 г. семья Виль переехала в Буковку, где четыре года жила без прописки. Получить ее помогло обращение в газету «Нойес Лебен» («Neues Le-bеn»)в1961г.
Но даже в одном регионе возвращение немцев складывалось по-разному. Примером могут служить Верхняя и Нижняя Добринки. Нижняя Добринка, расположенная на Волге, в 1956 г. не принимала немцев. Приехавшие в марте две семьи, Мецлер Ирмы Андриясовны и Шлатгауэр Наталии Давыдовны, были вынуждены перебраться в соседнюю Галку. Из-за нехватки рабочих рук в Верхней Добринке оставляли всех вернувшихся в 1956 г. немцев, в том числе и уроженцев этого села. Так поселились в Верхней Добринке (Драйшпиц) Шмидты — Готфрид Фридрихович и Богдан Фридрихович, Руф Фридрих Генрихович, Руффель Роберт Андреевич, Вольф Давид Давидович, Шульц Александр Готфридович. Из семи немецких семей, проживающих в Верхней Добрипке в 1996 г., шесть вернулись сразу после отмены спецкомендатуры.
В отдельных селах при возвращении немцев шло открытое вымогательство денег за прописку или получение документов. Например, на севере Жирновского района этот процесс был поставлен на поток. Многие респонденты, проживающие в Линёво и Медведицком, упоминали некоего Буша, который выступал посредником в прописке вернувшихся немцев. Прописавшись за взятку сам, он стал доверенным лицом начальника паспортного стола милиции Ипатьева и помогал прописаться многим приехавшим. Была установлена специальная такса — 25-50 руб., в зависимости от года и возможностей немецкой семьи.
Немцы, приехавшие на родину, устраивались на работу в основном в колхозах и совхозах. Во многом именно позиция местных руководителей определяла процесс их расселения.
Уникален случай с уроженцем с. Мюльберг Вазимиллером Робертом Готфридовичем, проживающим в с. Водно-Буерачном. Впервые он приехал на родину в 1954 г. Образованный человек, до войны окончивший Иловинский сельскохозяйственный техникум, прекрасный рассказчик, ребенком видевший проф. Майера и художника Вебера, он перечислил фамилии всех арестованных в Мюльберге в 1937-1938 гг. Еще до смерти Сталина Роберт Готфридович обратился в Верховный Совет СССР с просьбой разрешить посетить родину. Поездка состоялась в 1954 г., весь отпуск он прожил в родном селе. Приезжал Вазимиллер в Щербатовку и в 1956, 1958 гг.
Хотя указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 г. определил, что переселенцы не имели права возвращаться в села, из которых они были выселены, в действительности строгого ограничения не существовало. Материалы экспедиции показывают, что треть опрошенных поселились в местах рождения. Именно местные руководители определяли судьбу немецких семей на Волге. И фактически возможность поселиться в родном селе была только у тех, кто приехал первым, в 1956 — начале 1957 гг., когда остро стоял вопрос о дефиците рабочей силы.
Инициатором возвращения на Волгу в конце 1950-х гг. было то поколение немцев, которое помнило о жизни в Поволжье до депортации. Они осознанно стремились вернуться в родные села, оставляя в Сибири и Казахстане хозяйства и налаженный быт, продавая дома, жертвовали всем, чтобы начать новую жизнь на бывшей родине.
Уже в конце 1958 г. вводятся ограничения на прописку, и приток немцев сократился до минимума. В этот период с большим трудом немцев прописывали в Гречихино (Вальтер), Алешниках (Диттель), Песковке (Кольб). Утверждение, что колхозы и совхозы уже не нуждались к этому времени в рабочих руках, вступает в противоречие с ответами респондентов: немцев не прописывали, хотя работники были необходимы. Причина скорее всего кроется в том, что в этом регионе уже менялась демографическая ситуация: число немцев среди местного населения резко возросло. Отсутствие статистических данных не позволяет точно указать процентное соотношение немецкого и русского населения на этот период. Лишь незначительное число немецких семей приезжает в Поволжье в 1960-62 гг. Только после выхода указа Президиума Верховного Совета СССР «О снятии ограничений в выборе места жительства, предусмотренного в прошлом для отдельных категорий граждан» от 1972 г. возобновился процесс возвращения поволжских немцев. Но он не принял масштаба переселения конца 1950-х гг. К этому времени выросло новое поколение немцев, для которых родиной стали места спецпоселений. Даже более старшее поколение, не видя перспектив возрождения немецкой автономии на Волге, более тридцати лет прожившее в Сибири и Казахстане, уже не стремилось вернуться в Поволжье.
Мы не располагаем архивными данными о числе приехавших в конце 1950-х гг. па Волгу немцев. Материалы историко-этнографических экспедиций не могут быть основой для их установления. Из 148 респондентов-немцев, опрошенных в ходе трехлетней работы историко-этнографических экспедиций, 70% приехали на Волгу в рассматриваемый период. К их ответам можно относиться с доверием, так как многие факты, касающиеся возвращения и обустройства немецких семей па родине, подтверждаются респондентами, проживающими в разных селах.
Итак, в 1941 г. с территории бывшей Немреспублики было депортировано 446 500 поволжских немцев. Несмотря на огромные потери в период трудармии и спецпоселения, как только появилась возможность, они вновь устремились на родину. Это стало возможно после выхода в свет законодательного акта — указа Верховного Совета СССР от 13.12.1955 г. Его детальное исполнение на местах могло способствовать массовому переселению немцев на Волгу. Резко негативная позиция руководства Саратовской области не позволила немцам поселиться в этом регионе. Руководство Волгоградской области вскоре стало препятствовать процессу переселения, хотя экономически переселение было выгодно в первую очередь местному руководству: оно видело в приезжающих немцах источник пополнения рабочей силы. Но более высокопоставленное начальство увидело в возросшем числе немецких переселенцев опасность для существующей на севере Волгоградской области стабильности демографической, а в конечном счете и политической.

Примечание
1. Статья написана на основе неопубликованных отчетов об историко-этнографических экспедициях 1996 и 1997 гг.